Юлия Нелидова - Тайна «Железной дамы»

Мечников нахмурился и, понимающе покачав головой, отвел Иноземцева в сторону.

– Успокойтесь, любезный друг, – с радушной улыбкой начал он. – Не говорите ерунды, которая, впрочем, свойственна, хе-хе, человеку науки. На сомнениях построен весь мир! Человек, склонный к сомнениям, склонен и к рационализму, из множества вариантов он выберет наиболее верный. Вот почему так важно ставить под сомнение все, с чем имеешь дело. Но вы уж больно принимаете все слишком близко к сердцу. Здесь, я ручаюсь жизнью, никто не посмеет ни в чем вас обвинить или обидеть. Подумайте о пользе, которую могли бы принести человечеству ваши работы. Кроме того, никому не известна та печальная история [4]. Я со своей стороны клятвенно обещаю хранить молчание. Кафедра биологии Эколь Нормаль уже приняла вас, и с распростертыми объятиями.

– Благодарю, Илья Ильич, но все же… предпочел бы некоторое время поработать один. Недостаток комфорта мне не помешает. Я готов жить хоть в сарае, мне все равно, где возиться со спорами. Микроскоп и другие инструменты у меня есть.

Илья Ильич вздохнул.

– Что ж, как будет угодно… Считаю своим долгом попробовать помочь и сыскать такое место… хм, – биолог снял пенсне и потер глаза. – Есть у нас небольшой домишко на одной тихой улочке, что отрядил нам муниципалитет Парижа для содержания зараженных бешенством собак. Увы, соседи подняли бунт и собрали подписи против нас. В результате бешеных собак там держать запретили… – Мечников снова вздохнул. – Лабораторию устроить – пожалуйста, но без зверья. А зачем нам лаборатория без возможности проводить исследования над главным возбудителем болезни? Такая у нас и в Эколь Нормаль, видите, пока имеется, а скоро и на улице Дюто достроят здание. Так что домишко нам пока не нужен. Хотите взглянуть? Правда, несколько далековато, на правом берегу Сены, в квартале Ле-Аль, возле рынка, улица Медников…

Иноземцев горячо поблагодарил биолога. И после обеда бывший ординатор, Илья Ильич и препаратор месье Адриан Луар, вызвавшийся на роль проводника по лабиринту парижских улиц, отправились на оную улицу. Пролетка, по-французски – «фиакр», быстро пронеслась улицей Сен-Жак, мостом Святого Михаила, через остров Сите, свернула на улицу Сен-Дени, а через несколько перекрестков остановилась, и получаса не прошло. Все это время Илья Ильич с жаром рассказывал Иноземцеву о жизни в Париже, одновременно умудряясь жадно расспрашивать о Петербурге. Он был очень оживлен, Иноземцев едва успевал отвечать. Биолог изъяснялся то по-русски, то по-французски, чтобы не обижать господина Луара, то вновь воодушевленно сходил на русский. И было очевидно, до чего ж счастлив Илья Ильич перекинуться хоть парой слов с земляком, насладиться звуками родной речи. Долго держаться нелюдимом Иван Несторович не смог, в конце концов, сдался, разговорился, и по лицу его несколько раз даже скользнула улыбка.

– Вот этот узенький переулочек, звавшийся с незапамятных времен улицей Медников, – наш, – показал биолог рукой, едва отпустили извозчика.

– Ла Ферроннри, – отозвался препаратор. – А если обратно на русский перевести, то будет звучать, как какая-нибудь «Железяка», или «Железная улица». Здесь когда-то располагались кузнецы, а еще…

Господин Луар внезапно умолк, недоговорив, потому что Мечников сделал за спиной Иноземцева знак молчать. Но Иван Несторович не придал значения тому, всецело отдавшись созерцанию переулка, такого же темного, как Митавский; и в сердце кольнуло от страха и недоверия.

– Здесь довольно тихо, – прервал молчание Илья Ильич, – а главное – рядом рынок Ле-Аль – вон, видите, отсюда виднеются крыши павильонов – и две широкие улицы – Сен-Дени и Севастопольский бульвар, а чуть дальше Риволи и чудесный сквер башни Сен-Жак. Всегда можно найти фиакр, и он мигом вас доставит на улицу д’Ульм, али омнибус. Пройдемте вглубь.

Вдоль переулка шел крыша к крыше ряд трех-, четырех– и даже пятиэтажных домов с мансардными крышами, увешанными веревками с бельем, с разнокалиберными балконами, с балюстрад коих спускались на стены кудрявые плющи и вьющиеся розы – парижские хозяйки выращивали их в глиняных кадках. По мостовой носились мальчишки с длинными прутьями, две дамы стояли у крыльца одной из дверей, тихо беседуя. Они тотчас же замолчали и недобро уставились на пришельцев.

– О, это опять вы, – заметила та, что была чуть старше. Султан темных перьев на коричневой шляпке воинственно колыхнулся. Она нервно отдернула складки платья и сделала шаг навстречу.

– Бонжур, мадам, – воскликнул Мечников, отвесив поклон. – Нет никаких причин для волнений. Месье, – он указал на Иноземцева, – будет здесь жить, и только.

– Бонжур, – робко отозвался Иван Несторович. – Я нисколько вас не побеспокою, ручаюсь честью.

Дама строго оглядела русского доктора и, фыркнув, отвернулась к собеседнице.

Бывший ординатор перевел недоуменный, испуганный взор с француженок на Мечникова, а следом поглядел на Луара, в надежде, что тот объяснит недоброжелательность будущих соседей. Луар вскинул брови, виновато пожал плечами.

– Они нас недолюбливают еще с прошлого нашего знакомства. Это все из-за собак, – хихикнул он, а потом шепотом добавил: – Вы отлично говорите по-французски, но придется привыкнуть к парижскому акценту, тогда легко можно сойти за своего.

– Поверьте, Иван Несторович, это будет на пользу, – подхватил Мечников, продолжая сиять улыбкой, аки медный таз. – Да не делайте таких испуганных глаз. Никто вас гонять не будет. Париж – город интернациональный, космополитный. Давно уж французы ни с кем не воюют и революций не устраивают. Франция стала воистину страной покоя, безмятежности и просвещения, права и свободы граждан почитают как Бога. Но! Но здесь, грек вы, немец или даже китаец, лучше быть при этом парижанином.

«Странно, – пронеслось в голове Иноземцева, который, увы, почти не слушал речей биолога, зато пристально наблюдал за его этой странной неугасающей ухмылкой. – К чему бы столько радости? Уж не над ним ли они хохочут? Скрывают что-то? Как-то грубо Илья Ильич одернул препаратора. С чего бы?»

Но тотчас же одернул самого себя: «Наверное, я совсем пессимистом сделался, унылым, неисправимым пессимистом. Нехорошо так думать. Ученые перенесли столько возмущенных нападений, столько инсинуаций, столько обвинений и недовольств со стороны парижан, чтобы наконец обрести признание. Вот, в конце концов, и перестали огорчаться вовсе. Кропотливый труд искателей глобального в малом привил им удивительную привычку никогда не отчаиваться. Надо бы и мне последовать их доброму примеру и перестать на всех глядеть как на недругов каких. Эх… И все-таки они тайно надо мной потешаются, не иначе…»