Дмитрий Агалаков - Охота на Вепря

Я приподнялся на локте, прихватил ее золотые в рыжину волосы на загривке, заглянул в зеленые глаза:

– Расскажи.

– Какой же ты прилипчивый…

– Говори, – кивнул я.

– Один раз расскажу все как на духу, но дай слово, что больше об этом не вспомнишь… Ну?

– Даю слово.

Марфуша улыбнулась с прохладцей, отвела глаза.

– Ну, любил меня Никола…

– А ты?

– И я… Поначалу. Желала утолить неутоленное. Голод сердечный, – нервная улыбка загуляла по ее губам, глаза по-прежнему смотрели в сторону. – Это когда сестренки мои нареченные, дворяночки, в Петербург уехали, а меня оставили. А потом разглядела казачка своего. Любил он меня, да как дорогую вещь любят. Как псину охотничью, – Марфуша рассмеялась, освободилась от моей руки, – как лошадь породистую! Как свою собственность. А я не такая. И он понимал это и злился. Мужик он был темный, злой, напористый. Сильный. Жестокий.

– Так ты боялась его? – догадался я.

Марфуша разом повернулась ко мне:

– Хуже смерти, Петруша! – дикий огонек вспыхнул в ее глазах. – Только виду не подавала! К цыганке пошла. А та мне нагадала: если вовремя не уйду от него – убьет он меня. В сердце однажды заколет. Так и сказала. Вот и боялась, дурочка. Думала, приревнует к кому-нибудь, даже напрасно приревнует, и невиновна я буду, а он возьмет и зарежет!.. А Никола сам ушел – разлюбил и ушел. И точно не было его в моей жизни! Бросил меня ради другой, юной прислуги, совсем дурехи. Кажется, Анютой ее звали. Книжек он все равно не читал, что ему от меня кроме женской ласки? Да и грубым он был. И в любви грубым, – она подняла на меня глаза: – Иным это нравится, но не мне. Сказал так: «Мне попроще нужна бабенка. Чтобы зад был, как у тебя, да чтобы книжиц не листала. Я не лыцарь под твоими окнами стоять да серенады петь. И скулеж твой слушать. Надоела ты мне, аристократка, хуже горькой редьки. Иди к черту!» – Марфуша рассмеялась. – Верь после этого ворожеям и колдуньям! – она замолчала. Эта женщина была умной и точно понимала, что именно хочу я от нее услышать. Не прелюдию, всем известную, а главное, самое главное! Грустная улыбка скользнула по ее губам: – А то, что он меня под Миколу подкладывал, дружка своего, гори он в аду, ты в это не верь, – покачала она головой. – Не было этого! Хотел он, паразит, сделать такое, думал, сойдет ему с рук, да я сказала, что пусть лучше сразу убьют, иначе Кураеву пожалуюсь, не побоюсь…

Марфуша замолчала.

– И что они? – я приложил ладонь к ее лицу – щека Марфуши пылала, точно ударили ее. – Так что, милая?

– Видно, и впрямь в тот час не страшно мне было умереть. Отстали они, – в глазах Марфуши блеснули слезы, дрогнули губы. – А был то вечер, Петруша, ой, страшный вечер! Когда они меня в оборот брали. Напились, распалились. Озлобились потом. Уже силком хотели. Только вовремя опомнились казачки, решили: их батька Кабанин и так с Кураевым не на жизнь, а на смерть воюет, и лишние хлопоты Дармидонту Михайловичу никак не надобны, – в ее глазах вспыхнул недобрый огонек. – Сами бы от него такого получили! Он их за пристрастие к бабам еще как гонял! Никола сам рассказывал: однажды выпороть приказал обоих – стерпели. У казаков порка за провинность – дело обычное. Ну да черт бы с ними. Сдохли, туда им и дорога. Так что не верь лишнему, языки много чего наболтают, – не отпуская моего взгляда, она потянулась ко мне и, уже закрывая глаза, коснулась губами моих губ. – Не верь, Петруша, любимый мой, не верь плохому…

Так прошло две недели. Я уже ходил без палочки, только чуть прихрамывал. Степан привез мне газету «Самарские ведомости», где значилось, что бывший купец, а ныне преступник Дармидонт Михайлович Кабанин утонул в проруби со своими подельниками, когда удирал от доблестной полиции. А догонял лиходея лично генерал Фома Никитич Палев! Буквально на огненном рысаке и с шашкой наголо!

– Вот брехуны! – дегустируя сливовую наливку старика Федора, запивая ее чаем с вареньем, заметил Степан. – Газетчики, сукины дети!

– Да бог с ними, – стоя у окна, отозвался я. – И не солгали они в общем. Догонял Фома Никитич? – догонял. При оружии был? – при нем. Где тут вранье?

Степан снисходительно покачал головой.

– Ну да, согласен… А что же, Петр Ильич, у вас с Марфой Алексеевной все серьезно?

– А что ты подразумеваешь под этим словом – «серьезно»? – обернувшись, спросил я. – А, Степан?

– Вы и сами знаете.

Я усмехнулся:

– Знаю!.. – и, похрамывая, направился к столу. – Ничего я не знаю…

– Но любите ее?

– Люблю, – усаживаясь напротив гостя, кивнул я. – Очень люблю! Так люблю, что сил нет. Ни с кем такого прежде не было… Веришь?

Степан улыбнулся:

– Верю, Петр Ильич. И рад за вас.

Я плеснул нам в стопари наливки.

– Но ты же не только за тем приехал, чтобы о любви говорить, верно?.. Степан Горбунов?

– Верно, – кивнул он.

– Говори тогда.

– У казака Николы была полюбовница – Анюта.

– Так…

– Исчезла она.

– И что с того?

Степан пожал плечами.

– Вот и я думаю, Петр Ильич, что с того? Говорят, любовь у них была большая. Страсть! Это он, простите меня бога ради, из-за нее Марфу Алексеевну оставил. Еще раз простите, – глядя мне в глаза, повторил Горбунов. – Я дом Кабанина знал хорошо. И дом, и тех, кто в нем жил. Вы должны об этом знать, я уже говорил вам.

– Да, говорил, – кивнул я. И тотчас нахмурился. – Подожди-подожди, – я так и не выпил свою сливянку. – А ведь точно: была такая Анюта, мне Марфуша о ней говорила совсем недавно.

– Вот именно: была. Черноглазая, стройная как березка, и бойкая такая. Шестнадцати с половиной лет. Один раз увидишь – не забудешь. За такой пойдешь хоть за море! Говорят, Никола ее отцу, Кузьме одноногому, смертью пригрозил, если он им препятствовать станет. А ведь он вдовец, и дочка у него одна. А она на сторону любовника встала и в дом к Кабанину, не венчанная, переехала… Каково?

– Да говори ты толком, Степа, – попросил я.

– А сами не понимаете? Вы же и умнее и опытнее меня!

Я опрокинул свою стопку и налил еще.

– От тебя хочу услышать…

– Казак Никола жив. Уверен в этом. Это он тайком увез Анюту, потому что она не утопилась с горя, а забрала самые ценные вещи и ушла. А если ее забрал Никола, то ушли они пока недалеко. До границы Российской империи им надо еще добраться!

– Наплевать мне на казака Николу с высокой колокольни, – сказал я. – Пусть убирается хоть в Африку! Сюда он не вернется – в Россию ему путь заказан. Навечно. Тут его только виселица и ждет. Разве нет?

– Да и мне Никола не надобен. Кабанин – другое дело. Но если Никола выжил, отчего же Дармидонту Михайловичу-то не могло свезти? Только я, как и вы, Петр Ильич, не поверил в его смерть – ни там, на Волге, ни теперь, глядя в эту бумаженцию, – Степан тряхнул газетой. – И не поверю, пока не пну сапогом его труп. А жандармы генерала Палева искали да не нашли – ни хозяина, ни пса его цепного, сами знаете! А вдруг сом под корягу утащил? Или белуга проглотила? Не смешно ли? – Степан даже подался вперед: – Но коли жив Никола, мы сможем узнать, жив ли Дармидонт Михайлович. Рано или поздно их пути-дорожки пересекутся.