Дмитрий Агалаков - Охота на Вепря

– О Марфуше, хозяйке вашей, заговорили.

– Верно! – он даже руками развел. – Хозяйка еще нашлась! – И едва я выпил, «мажордом» продолжал: – Так вот, про Марфушку-то и про поведение ее бесстыдное. Павел Павлович, царство ему небесное, все говаривал: мол, глаза-то какие?! А голос какой?! Кукла дорогая, и только! Хоть полубарыню, но из нее слеплю. Вот и слепил! Барыни, понятно, не получилось, не тот коленкор! Родом не вышла. А полубарыня вышла! Полукровка, – развел он руками. – Всем нам на великое счастье! И какая! Работать умеет, да не любит. Все на подружек своих глядела – Полечку и Сашеньку. Им-то многое было без надобности. Наукам она выучилась, но, думаю, кое-как. Все больше о принце мечтала.

– Так-так, очень интересно, – выпив вторую рюмку, подбодрил я управляющего.

Я отсюда слышал, как звонкий женский голосок выводит печальную песню, и не сомневался, что это Марфуша. Я был не против за рюмкой водки поговорить о красавице Марфуше, здешней Венере, и потому управляющий нашел во мне благодарного слушателя.

– А как же дальше быть? – продолжал Пантелей Ионович. – А вот так: Полина Павловна и Александра Павловна в Петербург уехали в институт благородных девиц, учиться далее, дамами становиться. Научный эксперимент, так сказать, закончился! Марфушка порыдала-порыдала, подруг нет, скучно ей, и что? С деревенскими девками не ладится. Наши поначалу писали ей, а потом забыли. Другая жизнь началась, другие знакомства и дружбы. А потом обе и замуж вышли. Навсегда для нее канули. Ведь даже пригласи они ее, как вести себя с ней? Тут – подруги невинной поры, а там кто? А никто, – развел руками Пантелей Ионович. – Марфушка поначалу говорила: повешусь. Не повесилась. Рано или поздно за дело надо было браться, как иначе? Кто ж хозяйством заниматься станет? Павел Павлович, опять же царство ему небесное, поняв, что оплошал, хотел было тоже замуж ее отдать: к ней наш священник сватался, худосочный такой, да не полюбился ей поп. С купцом Федуловым еще хуже вышло. Так и сказала ему: мужик ты, мол, неотесанный! Она же в книжках про лыцарей благородных читала! Потом, говорят, – понизил голос управляющий Зыркин, – с каким-то лихим казаком спуталась. Не знаю точно. А после и угомонилась. Разочарование пришло. Книжки возненавидела, ложь, мол, в них и только, и жизнь свою прошлую с барынями тоже. Так вот-с. И все в девках ходит. Это в двадцать-то два года! Вот ее экономкой и определили. А мне так беда с ней: все из-под палки, или вот с такой вот усмешечкой, какую вы видеть изволили! Мол, исполню, воля ваша, но тем самым великое одолжение вам сделаю!

В гостиную вошла Марфуша – предмет нашего разговора. Теплого платка уже не было, молодая женщина переоделась в платье. Ее голые круглые плечи и грудь так и притягивали неяркий свет двух ветвистых подсвечников, освещавших гостиную.

– Петр Ильич, ужин на столе, милости просим, – весело поклонилась она. – Кушайте на здоровье! Я и прислужить вам готова, если захотите! – Марфуша взглянула на дворецкого. – Гостей-то мало, не приведи господь, разучусь!

– Нет-нет, я сам! – быстро откликнулся Пантелей Ионович. – Ради такого гостя – сам!

Так мне хотелось возразить ему, сказать, пусть лучше прислуживает Марфуша, а с вами я попозже разберусь, но смолчал: не хорошо это было, едва переступив порог, уже начинать командовать и ломать устоявшиеся правила! А жаль, очень жаль!..

– Все огляжу, – строго оглянувшись на Марфушу, сказал он. – Нет ли изъянов каких! Шалунья ты наша! – вдруг и недобро добавил он.

И едва Зыркин торопливо двинулся вперед – «все оглядеть» на предмет изъянов, как Марфуша спросила из-за спины:

– После яблок моченых руки помыть не желаете, сударь? И лицо умыть? (Я оглянулся – глаза молодой женщины так и горели!) Пантелей Ионович забыл в спешке предложить, – улыбнулась она. – Мужик он неотесанный, грубиян, хоть и во фрак наряжаться любит! Умывальник-то рядом, я провожу. Так желаете?

– Желаю, – честно ответил я.

И мы отстали, и тотчас же я услышал в отдалении голос камердинера, говорившего с нами: «Стол накрыть – малость, но на самом-то деле – забота превеликая! В былые времена за плохой стол можно было и по физиономии получить! Не так ли, Петр Ильич? Петр Ильич, где вы?!.»

А я уже стоял рядом с умывальником, и Марфуша держала в руках чистое полотенце. Едва камердинер вскрикнул, обнаружив пропажу, как молодая женщина схватила меня за руку и горячо шепнула: «Найдите меня, сударь! Нынче же найдите! Многое расскажу!..»

И, едва договорив, сунула мне полотенце в руку. И тотчас же мы услышали грохот башмаков, и перед нами вырос Зыркин, но увидев меня за туалетом, с полотенцем руках, откашлялся:

– Вот вы где, Петр Ильич! А я уж вас потерял! Ступай, Марфушка, – почти грозно сказал он. – Да распорядись, чтобы простыни были белые и накрахмаленные, а подушки пуховые, и взбиты были! Ступай же, ступай…

– Куда мне без вашего совета, Пантелей Ионович?! – хлопнув в ладоши, весело парировала женщина. – Коли бы не вы, я нашему гостю бревнышко под голову подложила, в поверх бы его дерюгой укрыла какой. Да хотя бы той, которую мы бродяжке-богомолице давеча давали, что в дворовой ночевала. Верно, Пантелей Ионович?

– Ступай! – зло бросил он. – Дерзкая ты, ой, дерзкая!

И вновь я смолчал, теряясь в догадках, какие у них отношения, но улыбку мою и взгляд Марфуша уловила. И, уловив, качнув платьем, пошла восвояси – исполнять ценные указания!

– А теперь трапезничать, Петр Ильич, трапезничать! – пропел камердинер Зыркин. – Потчевать вас буду!

И не ужин, и не обед, а ночная трапеза выходила на славу! Я проголодался и ел с удовольствием. Через полчаса, уже согревшись настойкой и утолив голод, я промокнул губы салфеткой и взглянул на управляющего.

Он глаз не сводил с меня во время трапезы! И отводил взгляд лишь тогда, когда сам себя ловил за этой слежкой. Хитрый он был, этот Зыркин!

– Пантелей Ионович, теперь скажите, как часто в последнее время виделся ваш хозяин с Кабаниным?

– Редко! – поспешно ответит тот, тоном давая понять, что ему, как хорошему слуге, известно многое. – Очень редко! Не любили они друг друга, что тут греха таить! Ну так об этом многие знали! Давно у них не заладилось, вот и общение нечастым было!

– Что же они не поделили?

– Павел Павлович человеком был благородным, дворянин из потомственных, на купцов смотрел свысока; а Кабанин – человек дела, а люди дела, как известно, на других людей, что живут за счет поместий, тоже смотрят с этаким презрением. Мол, какая вам цена без ваших угодий и титула? Одним словом, разные они были люди…

– Но что-то их связывало?

– Было что-то, – уклончиво кивнул дворецкий. – Но они это между собой держали: не выставляли напоказ.