Эрнест Капандю - Таинственный незнакомец

Петушиный Рыцарь выбежал из дома. Человек в черной маске и в черном платье стоял перед ним.

— Все выходы стерегут? — спросил Рыцарь хриплым голосом.

— Да, — ответил человек в маске.

— Велите поджечь дом, и чтобы ни одно живое существо не вышло отсюда!

На дворе стояла лошадь. Рыцарь вскочил в седло и ускакал. Пушки палили, но равнина Лез, недавно пустынная, теперь была заполнена бегущими солдатами… Это бежали англичане.

— Да здравствует король! — кричали сорок тысяч голосов.

С почерневшими ружьями, с окровавленными саблями французские солдаты плясали… а между тем на этой равнине, облитой кровью, лежали пятнадцать тысяч убитых. Англичане потеряли более десяти тысяч, французы — четыре тысячи. Людовик XV проезжал между рядами, поздравляя солдат, пожимал руки офицерам, целовал генералов… По всей линии слышались победные крики, и, когда проезжал король, знамена, пробитые пулями, склонялись перед ним, раненые приподнимались и махали руками. Это сражение, выигранное в одиннадцать часов, проигранное в час и опять выигранное в два часа, было самым великим из сражений в царствование Людовика XV. Восторг был всеобщий.

— Где маршал? Где он? — спрашивал король, который еще не видел графа Морица Саксонского.

— Государь, вот он! — воскликнул дофин.

Маршал, изнуренный усталостью, подъехал к королю. Он соскочил с лошади и упал перед ним на колени.

— Государь, — сказал он, — теперь я могу умереть. Я хотел жить только для того, чтобы видеть вас победителем. Теперь, государь, вы знаете, отчего зависит победа.

Король сошел с лошади и сам поднял Морица. Он горячо поцеловал его, и крики стали еще восторженнее. В эту минуту прискакал Ришелье, покрытый грязью и кровью, в разорванном платье. Людовик XV протянул ему руку.

— Герцог, — сказал он, — я никогда не забуду услуги, оказанной вами Франции!

Ришелье поцеловал руку короля.

— Государь — ответил он, — позволите ли вы мне представить вашему величеству двух человек, которые первыми ворвались в ряды английской колонны?

— Конечно, — ответил король.

Ришелье сошел с лошади, подбежал к полку гренадеров и, схватив одной рукой гренадера, а другой лейб-гвардейского сержанта, быстро потащил их к королю.

— Вот они, государь! — закричал герцог.

— Ролан Дажé! — с удивлением сказал Людовик. — А вы хотели быть убитым.

— Государь! — с волнением ответил гренадер. — Мне не удалось умереть.

— К счастью для вас и для меня, господин гренадер. Для меня, потому что у меня в армии остался храбрый солдат, а для вас, потому что я награжу вас так, как вы заслуживаете.

Он дал поцеловать свою правую руку Ролану, который стал на одно колено. Отец Ролана с глазами, полными слез, встал на колени по другую сторону и, схватив левую руку короля, прижал ее к своим губам. Людовик обернулся к лейб-гвардейскому сержанту, который ждал неподвижно невдалеке от того места.

— Как твое имя? — спросил король.

— Тюлип, сержант Третьего лейб-гвардейского полка, ваше величество.

— Хорошо! Я запомню, — сказал король.

— Да здравствует король! — закричал Тюлип, махая шляпой.

— Да здравствует король! — подхватила толпа.

Дажé взял за руку сына.

— Пойдем, — сказал он, — Сабина и Нисетта ждут нас в Сент-Амане.

— А Жильбер?

— Он с ними.

— Но как его нашли? Где он?

— Он сам тебе скажет.

С этими словами Дажé увлек сына к мосту.

Наступила ночь, весь лагерь был освещен: праздновали победу. В густом лесу близ Мортони остановился всадник.

«Кукареку!» послышалось из чащи.

Всадник сошел на землю, к нему приблизился человек в черном плаще и маске.

— Ну, что яд? — спросил он с живостью.

— Ни малейшего следа! — ответил всадник.

— Они не страдают?

— Нисколько. Б не оставлял их ни на минуту и утверждает, что нет никаких признаков отравления.

— А прошло уже четырнадцать часов, как девушки отравлены. Он сказал, что дал им яд в восемь утра, а сейчас десять вечера.

— Не солгал ли этот человек? Может быть, страх или надежда спастись внушили ему эту мысль об отравлении?

— Это возможно, а если нет?

Человек в маске сделал нетерпеливое движение. Рыцарь размышлял.

— Что с домом? — спросил он внезапно.

— Сгорел дотла.

— Кто-нибудь пытался бежать во время пожара?

— Никто.

— Может, вы видели кого-нибудь, заметили что-нибудь или слышали такое, что могло бы навести нас на след?

— Ровным счетом ничего.

— Так я и думал, — сказал Рыцарь, качая головой. — Борьба еще не кончилась, но она кончится сегодня ночью.

Он наклонился к земле: послышалось второе «кукареку». Третий человек показался в тени. Это был Черный Петух.

— Где пленник? — спросил Рыцарь.

— Он здесь, — ответил Черный Петух.

Он раздвинул кустарник одной рукой, а другой, взяв закрытый фонарь, осветил внутри чащи. На земле лежал крепко связанный, с кляпом во рту рослый худощавый человек в богатой ливрее. В наклонился над ним.

— Джон! — сказал он с удивлением. — Слуга герцога Кумберлендского!

Рыцарь сделал утвердительный знак. Потом, обернувшись к Черному Петуху, спросил:

— А другой?

— Там! — ответил Черный Петух.

Он повернул свой фонарь налево: другой человек высокого роста, также связанный, лежал в густой траве. В подошел и посмотрел.

— Князь! — сказал он.

— Он самый! — кивнул Рыцарь.

— Когда их захватили?

— Пока горел дом. Эти люди будут нам полезны.

Рыцарь поставил свою правую ногу на грудь князя.

— Этот мне скажет, где тот! — прибавил он. — Ты поклялся, что не будешь говорить, — обратился он к князю, — а я клянусь, что ты будешь говорить.

Три «кукареку» раздалось в лесу. Три человека явились с правой стороны. Раздалось еще три «кукареку», и еще три человека явились слева. По знаку Рыцаря двое схватили Джона, два других взвалили на плечи князя, пятый человек встал спереди, шестой сзади.

— К фонтенуаскому «курятнику»! — приказал Рыцарь.

Шесть человек исчезли в гуще леса с князем и Джоном.

— Через десять дней общее собрание в парижском «курятнике».

В поклонился.

— Приказание собраться будет отдано.

Рыцарь проворно вскочил на лошадь и, сделав В прощальный знак, ускакал галопом.

Ночь выдалась темная, но на берегах Шельды, от Барри до Антуани, горели огни, зажженные французскими солдатами, и раздавалось радостное пение и победные крики. С другой стороны Фонтенуа, напротив, все было безмолвно и печально. В этой стороне еще утром величественно возвышался английский лагерь, который был в эту минуту грудой трупов на груде развалин.

Было одиннадцать часов. Вблизи английского лагеря послышался стук лошадиных копыт о сухую землю. На спине лошади лежала поклажа; невозможно было ни узнать, ни даже угадать формы этой поклажи, покрытой чем-то вроде савана. Два человека шли возле лошади, один вел ее под уздцы и был в маске, другой кутался в длинный черный плащ. Они направлялись к дороге, окаймленной густым лесом. Вдруг раздалось пение петуха; это первое «кукареку» сменилось другим, более звучным, а третье раздалось вдали. Человек в плаще сделал знак — его окружили шестеро мужчин, они как будто вдруг выскочили из-под земли.