Андрей Марченко - Голова бога (Приазовский репортаж)

— Не пойму, отчего вы городничего так отпустили, если он вор…

— Не мое дело, ловить казнокрадов. К тому же они мне чем-то милы. Казнокрады всегда патриоты, ибо как можно не любить то, что тебя питает.

— Напрасно вы так, — извиняющимся тоном заметил Аркадий. — Я понимаю, что поступил глупо, и вам надо было как-то усыпить внимание шпиона. Но мы могли бы написать, что на холме были мальчишки, которые по примеру Архимеда пытались зеркалами поджечь английские корабли.

Офицер вполне заметно вздрогнул, и Аркадий понял: попал. Непонятно куда непонятно чем, но попал.

— Это вы зачем сказали? — быстро справившись с собой, переспросил штабс-ротмистр как бы между прочим.

— Да так… К слову пришлось. Помните, мы про Аретусу говорили?…

— А-а-а…

Штабс-ротмистр, по случаю жары одетый в блузу и кюлоты, чистил свой мундир. К делу подходил словно художник — смахивал щеткой пылинку-другую, отходил, оценивая свою работу, наносил еще один штрих…

— Неважно, что мы скажем… Дело практически сделано. Шпиона арестуем сегодня-завтра… Ну, от силы через неделю. Я вернусь в Петербург, и может быть, что-то вам и расскажу.

Он сделал еще взмах щеткой и снова отошел. Глаза сверкали. Аркадий подумал, что офицер сейчас представляет на своем платье орден Станислава или Анны. Судя по направлению взгляда — Анну на шею.

— Послушайте, Аркадий, а желаете съехать в Петербург?… Златых гор не обещаю, но, может быть, получится вас устроить вас в какую-то столичную газету. Не век же в вашем листке прозябать?…

Аркадий неопределенно улыбнулся и кивнул. Чужие обещания он обычно делил на трое, если не на семь. Ведь если вдуматься — зачем он офицеру? И тут же новая догадка появилась мысль: штабс-ротмистр уже мечтает о новом биографе. Но что-то случится, непременно случится, что-то нехорошее, и большие надежды рухнут и больно ударят. И хорошо если только по самолюбию.

— Я подумаю, — пожал плечами Аркадий. — Если можно, я пойду…

Он, было, отправился к двери, но офицер его осадил.

— Куда? Коль вошли в окно — через него и выходите. Заметит бригадирша, пойдут толки, что вы вышли, хотя не входили. И так старуха что-то подозревает.

Сообщение о шпионских знаках, вопреки желанию заезжего штабс-ротмистра взбудоражило, взметнуло город. Люди, ранее спокойные, взбудораженные вдруг подступившей войной, жаждали новостей. Запоздало грозили супостату: обещали не дать спуску англичанам, ежели они снова подойдут к городу. Обсуждалась возможность закупки оружия, снаряжение брандерной флотилии, но далее разговоров дело не шло.

Из пансиона бригадирши градоначальник покатил, похоже, прямо к полицмейстеру. О чем и как они беседовали — Аркадий так и не узнал. Но разговор был, и последствия явно имел: иначе с чего бы квартальные поручики с квартальными надзирателями носились стремглав до заката солнца.

Хотя единственного городского вора изловили и посадили в тюрьму еще прошлой осенью, полицмейстер с поставленной задачей справился.

По подозрению в шпионаже арестовали дядю Жору — главного городского пропойцу. Нет, конечно же, городские мужи умели и любили заложить за воротник, но их запои меркли на фоне запоев дяди Жоры. Его пьянство было эпическим, о нем слагали легенды. Говорили, к примеру, что причиной этого неимоверного падения была неимоверно неразделенная любовь.

Напивался дядя Жора в стельку, как сапожник, паче сапожником он в действительности и был. Его молоток с гвоздями, и будка несомненно тоже были бы пропиты, если бы на них нашелся покупатель.

Летом, когда большая часть города ходила босиком или в самодельных деревянных сандалиях-стукалках, дядя Жора покидал душный и пыльный город. Его будка стояла незапертой, потому что замок он пропил, а более ничего ценного в этом помещении не имелось. Он жил в шалаше около реки, носил на базар собранные в рощах сперва вишни, потом — дикие абрикосы, именуемые в этих краях жерделями, а в начале осени — грецкие орехи. Горожане собранные плоды покупали не сколько из необходимости, сколь из жалости.

Но именно склонность к бродяжеству сыграла с дядей Жорой дурную шутку. Его будто кто-то видел в тот вечер на около тех мест. А ежели даже не видел, то что за беда? Он ведь мог там оказаться? Ведь мог он слать знаки супостату?

И теперь сапожник сидел в одиночной камере, ожидая якобы приезда важного чиновника, и чинил полицейским обувь. За эти труды получал водку и пил. В его понимании перемена была исчезающе мала.

Еще до того, как дядю Жору доставили в участок, в пансионе мадам Чебушидзе Аркадию была продиктована краткая слов в сто заметка. Утром «Листок» вышел экстренным выпуском — первым в своей истории. Это одновременно и печалило и радовало Аркадия. Радовало потому, что в самом экстренном выпуске было что-то серьезное, взрослое. Да что там! Он прислушался и понял, что мечта его жизни — как раз готовить экстренные выпуски, а после наблюдать, как за ними выстраиваются изрядные очереди.

Но мучила совесть. Он считал, что газета должна разъяснять непонятное, рассказывать неизвестное. А тут получалось ровно наоборот: целый город был введен в замешательство.

Нет, — поправлялся Аркадий. — Все же не весь город.

Многие, чуть не большинство полагали, что сапожника схватили зазря. И знаков он никаких не подавал, поскольку вряд ли грамотен.

— А еще вероятней, — шли в своих рассуждениях некоторые далее, — что и не было никаких знаков вовсе.

— Кто знает, кто знает… — задумчиво пожимали плечами иные же… — Природа человека обманчива. Мне-то сапожник и ранее внушал подозрение. Подумайте сами: будка его стояла не на базарной площади, а на тракте, проходящем через город!

Но более всего Аркадия удивляло: сколь легко оказалось увести обывателей от важного. Наверное, у непойманного шпиона тоже отлегло от сердца: глупые горожане все спишут на пьянчугу.

Эта власть печатного слова тревожила воображение, и Аркадий дал себе слово зайти в церковь, помолиться за снятие дьявольского искуса.

На целых полдня Аркадий стал городской знаменитостью: совершенно незнакомые люди останавливали его на улице, здоровались, спрашивали: что нового еще будет в газетах. Юноша таинственно улыбался и предлагал подождать.

Но правы были древние, сказав, что слава мира проходит: уже после обеда обыватели обсуждали иную новость…

«Персидское откровеніе» — гласило название заметки.

«Проѣзжающій incognito черезъ нашъ городъ извѣстный персидскій прорицатель подѣлился съ нашей газетой своимъ предсказаніемъ: Скоро въ бояхъ подъ Севастополемъ произойдетъ благопріятный для русскихъ войскъ переломъ. Не послѣднюю роль въ этомъ сыграетъ уроженецъ нашего города».