Валерия Вербинина - Драма в кукольном доме

«Потом можно будет спросить, почему князь интересуется редкими именами и фамилиями, что они значат для него…»

Она предполагала, что князь по-прежнему находится в библиотеке, но, спустившись вниз, услышала его скрипучий голос, доносящийся из гостиной. Собеседником Петра Александровича, судя по всему, был хозяин дома.

Собственно говоря, в планы Амалии вовсе не входило подслушивать, но ей показалось, что разговор имел к ней некоторое отношение, и она замерла на месте.

– …и имя это немецкое ей решительно не идет, – донесся до нее конец фразы князя.

– А по-моему, напротив, вполне ей подходит, – возразил Георгий Алексеевич. – Придает ей пикантности – хотя надо отдать госпоже баронессе должное, она и так яркая особа: блондинка, да еще с золотистыми глазами… Согласитесь, нечасто увидишь подобное.

– Я не могу понять выражения ее глаз, – признался князь после недолгого молчания. – Иногда она смотрит так, как должна смотреть молодая дама ее возраста и привычек, а иногда мне кажется, что она видела и пережила не по годам много. – Он вздохнул и, судя по легкому скрипу кресла, переместился на сиденье. – Значит, ее муж – сын belle Paulette? [5]

– Да. Вы его знаете, князь?

– Не имею этого удовольствия. Полагаю, впрочем, что он обыкновенный солдафон – у кого еще его супруга могла нахвататься глупостей о штурме тарелок?

Ну вот, только скажешь что-нибудь необдуманное – и далеко не глупый человек сделает из твоих слов такие выводы, что хоть святых вон выноси. Амалия всегда считала, что ее нелегко обидеть, но сейчас она все же обиделась.

– Нет, дядя, вы не правы, – возразил Георгий Алексеевич. – Поверьте мне, барон Корф – блестящий молодой человек, подающий большие надежды. В таком возрасте – и уже флигель-адъютант.

– Что ж, неудивительно с таким отцом – или отцами, которых ему приписывают, – желчно уронил князь.

– О, дядюшка, как можно прислушиваться к сплетням!

– Я хорошо помню его мать: весьма ловкая особа. Когда ее выдали за Корфа, при дворе гадали, то ли он просто дурак, то ли расчетливый мерзавец.

– Скорее первое, хотя генералом он все-таки стал.

– О да, Полина Сергеевна принесла звание ему в приданое. Но вот что меня удивляет: такая, как она, выбрала бы совсем другую невестку.

Скрипнули половицы, что-то звякнуло.

– Ах, черт побери! – вырвалось у рассерженного хозяина дома. – Там вода и тут вода.

– А должна быть водка?

– Представьте себе, дядюшка! Наливаю я себе давеча рюмочку…

– Да, я помню. У вас еще сделался такой изумленный вид…

– А все проделки Натальи Дмитриевны! – с раздражением воскликнул Георгий Алексеевич. – А потом удивляется, отчего я ищу утешения на стороне…

Он кашлянул, должно быть поняв, что перегнул палку, и поставил графин на место.

– Так что там с невесткой Полины Сергеевны? – спросил Киреев после небольшой паузы. – Полагаете, belle Paulette предпочла бы… особу менее яркую и бесхарактерную?

– Вы схватываете на лету, Георгий Алексеевич. А молодая баронесса совсем не такова.

– Насколько я знаю, мнения Полины Сергеевны никто не спрашивал, – заметил хозяин дома. – Сама она, конечно, не слишком довольна и, кажется, не очень жаждет видеться со своей невесткой. Во всяком случае, она просила мою жену задержать у себя баронессу хотя бы на два-три дня.

– Интересно, не родственница ли ваша гостья Ржевусским? – задумчиво промолвил князь. – Чем-то она напомнила мне Каролину, даже не знаю чем.

Тут, вероятно, стоило бы пояснить, что Каролина Ржевусская, в замужестве Собаньская, была предметом страсти и Пушкина (который писал ей проникновенные письма), и Мицкевича. Гораздо позже выяснилось, что она была агентом русского правительства (при том, что царь Николай лично ее по каким-то причинам терпеть не мог). Успехи сестры Каролины по имени Эвелина были куда скромнее: она всего лишь вышла замуж за Бальзака.

– Не сочтите за дерзость, дядюшка, но будь вы на полвека моложе, и я бы начал за вас волноваться, – промолвил Георгий Алексеевич легкомысленным тоном.

– Будь я хоть на четверть века моложе, – парировал князь, – я и сам начал бы волноваться за себя.

Собеседники засмеялись, отдавая должное остроумию друг друга.

– Взгляд на ней отдыхает, – добавил Петр Александрович. – Хотя я должен сказать, что красивые женщины обыкновенно скучны – и вдобавок пустышки. Словно все их внутренние силы уходят на поддержание внешней красоты, и на что-то другое уже ничего не остается.

– Скажите, дядя, – начал Георгий Алексеевич, – а вы знали госпожу Керн?

– Разумеется.

– И какой она была? Я читал в каком-то журнале, что Александр Сергеевич сильно преувеличил ее прелести…

– Госпожа Керн, – с явным неудовольствием промолвил князь, – была прекрасна и производила незабываемое впечатление – точно такое, какое Александр Пушкин описал в своих стихах [6] Анна Керн (1800–1879) – знаменитая красавица, которой Пушкин адресовал стихотворение «Я помню чудное мгновенье». .

– А! А вот скажите, дядюшка… вы всё называете его Александр Пушкин, эдак строго, даже официально. Почему?

– Потому что первым поэтом Пушкиным, с которым я познакомился, был его дядя Василий Львович, – проворчал Петр Александрович. – И я очень его уважал, хотя, кажется, нынешнему поколению его имя уже ничего не говорит…

Тут Амалия услышала на лестнице чьи-то шаги и была вынуждена самым прозаическим образом ретироваться, то бишь спастись бегством. Она прекрасно понимала, что подслушала разговор, не предназначенный для ее ушей, так же как понимала, что в лицо человеку обычно говорят одно, а за его спиной – совсем другое. Однако намеки Петра Александровича, касавшиеся тех, кого она считала своей семьей, задели ее, а некоторые так вообще не на шутку оскорбили. Когда настало время идти ужинать, она спустилась в столовую не без колебаний, решив, что будет с князем холодна как лед, однако за столом его не оказалось – он сослался на приступ ревматизма и остался у себя во флигеле. Наталья Дмитриевна тоже не вышла к ужину, и Амалии пришлось наблюдать, как Георгий Алексеевич героически старается делать вид, что ничего особенного не происходит, и даже пытается шутить, а сыновья встречают его потуги упорным молчанием.

Проснувшись на следующее утро, Амалия первым делом вспомнила о своей вчерашней обиде, но странное дело: за ночь та словно поблекла и утратила прежнюю остроту. «Петр Александрович сказал, что, будь он хоть на четверть века моложе… Ну, положим, хоть на шестьдесят лет моложе, а все равно ничего бы он от меня не добился. – Амалия аж зажмурилась от удовольствия при мысли об этой воображаемой мести. – Все-таки для человека с таким неординарным прошлым князь скучноват и старомоден – хотя, с другой стороны, кто может оставаться интересным в его возрасте? С третьей стороны, находит же он еще силы для злословия…»