Семён Колосов - Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

— Я объясню, — неторопливо прохаживаясь, спокойно принялся рассуждать Братухин. — Мы не будем убирать тюльку из-под ваших ног. Вы должны будете сделать выбор сами. Этим самым мы проверим истинность ваших убеждений, узнаем, куда вам ближе, Степан Тимофеевич. К небесам — болтаться на петле или к Сатане — гореть в огне.

На этих словах он расхохотался надменный смехом; смехом издевающимся, язвительным, унижающим. Что-то ядовитое, мерзкое, гадкое было в этом хохоте, в его разинутой, бьющейся в издёвке пасти. Казак поддержал смех своего командира, и они оба, сощурив глаза и раскрыв свои рты так, что было видно их зубы и глотки, залились демоническим хохотом.

Но вот смотрителю было не до смеха, языки пламени лизали его ботинки, и он отступил, как мог. Поднимающийся жар уже обжигал его голени. Он принялся поджимать поочерёдно ступни, но, не выдержав, сорвался, и, повиснув на шее, окунул свои ноги в разгорающееся пламя. Штаны принялись гореть, он, превозмогая адские муки, снова уцепился носочками за тюльку и попытался одной ногой потушить штанину другой. Он не кричал как еврей, сдавливаемый удавкой верёвки, он только стонал. Но, наконец, от всё усиливающегося пламени штаны его разгорелись, и сатанист закричал. Ему было всё сложнее удерживать своё тело на тюльке.

— Смотри-ка, борется, не хочет к Богу, — с ухмылкой заметил казаку Братухин, глаза его внимательно наблюдали за мучениями сатаниста.

Штаны сатаниста полыхали огнём, костёр дышал жаром, и он вероятно, теряя сознание, соскользнул с тюльки. Тело его повисло прямо над костром. Серый дым скользил по телу, обволакивал его, огибал контуры фигуры и поднимался к потолку, там же, не найдя выхода, замирал и скапливался в серую тучу. Сатанист же, дёрнувшись несколько раз, обмяк и перестал биться. Штаны его уже полностью выгорели до колена. Кожа покрылась нездоровой желтовато-медовой коркой и скукожилась, превратившись в одну большую язву.

Насытившись зрелищем, Братухин поднял заготовленное ведро с водой и плеснул на ноги сатанисту, затем на костёр. Огонь потух, но едкий дым ещё долго расползался по помещению, вонючая густая гарь забивала ноздри.

— Всё же Бог оказался ближе, — холодно проговорил Братухин и с таким же холодком обратился уже к жене смотрителя: — Теперь, сударыня, ваш черёд познать милость Господа.

Казак отвязал женщину от радиатора и подвёл к Братухину. Узрев муки мужа, она, казалось, перестала хоть что-нибудь ощущать, лицо её, залитое слезами, ничего не выражало. Она не слышала слов офицера, и, как будто отключив сознание, готова была к любым мукам.

— Зря затушили, — заметил казаку Братухин, — я хотел выжечь ей крест на лбу перед тем, как мы приступим.

Сказав это, он залился своей обыденной усмешкой, казак тоже ухмыльнулся, а лицо женщины не дрогнуло.

— Подожжём книгу и пару веток, небось, на них крест нагреем, — предложил Братухин.

— Мы не будем трогать женщину! — суровым грудным голосом произнёс Егор Гай, стоявший теперь напротив них. Лицо его стало суровым, голос жёстким, а большие глаза покраснели от злости и утёртых слёз.

— Солдат, вернись на своё место, — командным голосом пробасил Братухин.

Но Егор не шелохнулся, он только направил на Братухина заготовленный ранее карманный револьвер.

— Солдат, что всё это значит? — продолжал греметь голос Братухина, теперь ему было уже не до ухмылок.

— Я сказал, что мы не будем трогать женщину, — стоял на своём Гай, монотонно повторяя одну и ту же фразу

— Фёдор, отойди-ка, — сказал Братухин казаку.

— Стоять! — оборвал Гай. — Отпустите женщину.

Братухин, недовольно покачав головой, обернулся спиной к Гаю и принялся развязывать руки Валентины, развязав их, он опять повернулся к Гаю, но теперь в его руке уже был «Браунинг», который он держал на уровне живота.

— Ну что, касатик, стрельнёшь меня и сам получишь пулю, — безумно поблескивая глазами, произнёс Братухин. Сумев ловко обхитрить Гая, он выровнял своё положение.

— Отойдите, — сказал женщине Гай, и та, не торопясь, отступила за колонну.

Фёдор в это время положил свою левую руку на рукоять обреза, пристёгнутого к поясу.

— Не тронь, — искоса поглядывая на Фёдора, сказал Егор.

Казак замер. Началась пантомима: уставившись в глаза офицеру, Егор Гай стоял с вытянутым вперёд револьвером; Братухин — всё так же, прижимая к животу «Браунинг», сверлил своим взглядом Гая; Казак наблюдал исподлобья, напрягаясь всем телом и ожидая момента выхватить обрез. Большие уставшие глаза солдата через стёкла очков смотрели в мутные, как мыльная вода, очи Братухина, и все присутствующие в зале следили за их взглядами, за их борьбой. Напряжение росло. Уткнувшись друг в друга, молчавшие дула слепых орудий были готовы разразиться громом и извергнуть из себя, как вулкан, заряженное свинцовое жало. Глаза, наполненные решимости, зубы, стиснутые от злости, руки, напряжённые в ожидании момента — всё ждало финала этого поединка. И каждая секунда, прожитая в этом ожидании, всё дальше и дальше уносила их в пропасть, из которой уже не было возврата. Тучи собрались, и гром не мог не грянуть. Смерть, витавшая вокруг, уже предвкушала запах крови.

— Одумайся, Гай, это трибунал! — попытался образумить Братухин.

— Ваши дей…

Пистолет Братухина дёрнулся, и в следующее мгновение тело Гая, поражённое свинцовой пулей, само собой сжалось, и револьвер выпалил в ответ. Свинцовое жало устремилось и пробило левое плечо Братухина, от чего то дёрнулось, и тяжёлый «Браунинг» выпал из руки офицера, а сам он повалился на пол. Казак же не терял времени даром и выхватил обрез, но что-то налетело на него сзади, и ствол, не закончив своего пути, всадил дробь в стороне от солдата, прямо в окошечко кассы. Отпихнув от себя локтем женщину, казак обнаружил, что стоит под наведённым револьвером Гая. Тот был бледен, но пистолет держал.

— Бросил! И револьвер тоже, — прошипел сквозь зубы Гай.

Прочитав по его глазам крайнюю решительность, казак метнул к ногам Гая обрез и заткнутый за пояс наган.

— Этот тоже подопни, — он указал на «Браунинг», лежащий возле Братухина.

Казак сделал и это.

— На пол сел, — скомандовал Гай, и сам, ступив два шага назад, тяжело опустился на стул.

Только теперь он посмотрел себе на живот, китель был уже в крови, он расстегнул пуговицы, и тёплая вязкая кровь перепачкала его левую руку.

— Вы, — тяжело дыша, обратился он к пленным, — садитесь к ним.

Гай указал пистолетом на казака и уже усевшегося рядом с ним Братухина, который с болью на лице ощупывал своё кровоточащее плечо.

Пленные боязливо подошли и опустились чуть в стороне от казака и Братухина.

— Дальше, чуть дальше, вон за тот столб, — скомандовал Гай, и все, как могли, попятились назад, увеличив расстояние между ними и солдатом до четырёх метров.