Джон Робертс - SPQR V. Сатурналии

Гадалка почти начинала мне нравиться.

– Но эта невыносимая меланхолия… – продолжил я. – Я должен с нею покончить.

– Попробуй реку.

– Это будет не по-благородному. Ты весь раздуваешься, и тебя едят рыбы.

– Судя по твоему виду, ты провел какое-то время в легионах. Упади на свой меч. Ничего благороднее не найдешь.

Фурия забавлялась, но в то же время, похоже, сердилась.

– Мне нужен легкий и безболезненный способ покончить со своими проблемами. Разве так трудно его предоставить? – спросил я.

– Сенатор, твои речи могут заставить расти цветы, но и только. Чего именно ты добиваешься?

– Я хочу знать, почему ты так противишься, не желая продать мне абсолютно законное средство для самоубийства.

Женщина сменила свою позу со скрещенными ногами и встала – грациозно, без помощи рук. Она оказалась выше, чем я ожидал. Стоя босиком, эта гадалка могла смотреть мне прямо в лицо. Глаза ее были зелеными и удивительно ясными. Она шагнула вперед и оказалась очень близко, всего в нескольких дюймах от меня. Как хорошо обученный ритор, я знал, что она использует свою внушительную внешность, чтобы запугать меня. Ей это удалось.

– Сенатор, уходи. Слово «законный», может, и имеет какое-то значение в Сенате, но не среди нас.

Ее дыхание сладко пахло гвоздикой.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил я.

– Я имею в виду, что не кончу, как Гармодия, и на этом рынке тоже никто так не кончит. Старайся сколько угодно, никто не продаст тебе то, что ты хочешь.

– Кто такая Гармодия? И с чего вдруг такое робкое отношение к яду?

Но я уже разговаривал со спиной Фурии. Она изящно шагнула на свою циновку, грациозно, словно танцовщица, сделала пируэт и уселась мягко, как облако. Я бы не смог проделать такое без того, чтобы колени мои не хрустнули, как веточки в огне.

– Вопрос закрыт, сенатор. А теперь – уходи. Или ты хочешь, чтобы тебе предсказали твою судьбу?

Теперь гадалка продемонстрировала намек на улыбку. Может, она дразнит меня?

– Почему бы и нет? – отозвался я.

– Тогда иди и сядь сюда.

Женщина указала на циновку перед собой – все так же изящно, как царица, предлагающая сесть римскому посланнику. Я опустился на тростник, попытавшись сделать это не слишком неуклюже. Мы сидели почти касаясь коленями. Протянув руку назад, Фурия взяла широкий овальный поднос из чеканной бронзы, очень старинный с виду – по его поверхности гнались друг за другом сотни странных маленьких фигурок. Я понял, что это работа этрусков. Гадалка положила поднос на колени, взяла бронзовую чашу с крышкой и протянула ее мне, а затем сняла крышку.

– Потряси ее тринадцать раз, крутя влево, а потом опрокинь на поднос.

В чаше было множество крошечных предметов, и я сделал, как мне велели, яростно повернув ее влево тринадцать раз. Потом я опрокинул ее, и чего только из нее не посыпалось… Камни, перья, огромное множество крошечных костей – похожие на тростник кости птиц и бабки овцы. Я узнал черепа ястреба и змеи, и желтый клык льва, настолько старый, что его мог убить еще Геркулес. Женщина рассмотрела все это, бормоча что-то себе под нос на неизвестном мне языке. Свет, проникающий сюда через дверь-занавеску, как будто потускнел, и меня коснулся холодный ветер.

– Ты пустил корни в Риме, но проводишь много времени вдали от него, – сказала гадалка. – Твоя женщина занимает высокое положение в обществе.

– А какая еще женщина может у меня быть? – разочарованно спросил я. – И какой сенатор не проводит половину своего времени вдали от Рима?

Фурия лукаво улыбнулась.

– Она занимает место выше, чем ты. И в ней есть нечто, чего ты боишься.

Это меня ошеломило. Юлия была патрицианкой. Но бояться ее?.. А потом я вспомнил, чего боюсь в Юлии: я боялся ее дяди, Юлия Цезаря.

– Продолжай, – кивнул я.

– О, ты хочешь, чтобы тебе предсказали особенную судьбу?

Теперь улыбка Фурии стала откровенно ехидной. Она собрала свои вещицы, вернула их в чашу и закрыла ее, а потом убрала поднос.

– Очень хорошо. Но помни, ты сам этого потребовал.

Женщина уселась поудобнее, и лицо ее стало бесстрастным, как лицо азиатской жрицы.

– Дай мне подержать что-нибудь, что принадлежит тебе. У тебя есть то, чем ты давно владеешь?

При мне, не считая одежды, был только маленький кошелек, сандалии и кинжал, который я обычно носил в ненадежные времена. Я вынул кинжал.

– И что это даст?

Глаза Фурии зловеще засверкали.

– Идеально. Мне не придется пускать в ход свой нож.

Это прозвучало пугающе. Она взяла кинжал и мгновение сжимала его рукоять.

– Ты убивал им.

– Только чтобы спасти собственную жизнь, – сказал я.

– Тебе не нужно передо мной оправдываться. Меня не заботит, убил ли ты им собственную жену или нет. Дай мне правую руку.

Я протянул руку. Гадалка взяла ее и долго вглядывалась в мою ладонь, а потом, не успел я ее отдернуть, полоснула кончиком клинка через подушечку у основания большого пальца. Клинок был таким острым, что я не почувствовал боли – лишь во всем моем теле отдался легкий удар, как от оборвавшейся струны лиры. Я попытался выдернуть руку.

– Сиди тихо! – прошипела Фурия, и меня как будто пригвоздило к месту. Я просто не мог пошевелиться.

Женщина проворно провела клинком по своей ладони, а потом соединила наши руки так, что между ними была рукоять кинжала. Костяная рукоять стала липкой от крови.

Я почти утратил способность удивляться, но все-таки Фурия удивила меня еще больше. Она подняла свободную руку к вороту своего платья и рванула его, обнажив левую грудь. Грудь была крупнее, чем я ожидал, даже для такой пышной женщины – полная и слегка свисающая. В полумраке белизна ее плоти почти светилась на фоне черной ткани. Гадалка потянула к себе мою руку и прижала обе наши ладони и кинжал к теплой податливости своей груди.

На мгновение у меня мелькнула полубезумная мысль: «Это куда круче потрошения священной свиньи!»

Потом женщина начала говорить, быстро и монотонно – ее слова сливались друг другом так, что за ними трудно было уследить, а ее блестящие зеленые глаза помутнели.

– Ты – человек, который притягивает смерть, как магнит притягивает железо. Ты – любимец Плутона, его охотничий пес, созданный, чтобы гнаться за виновными, самец гарпии, созданный, чтобы разрывать плоть про́клятых и губить их дни, как будут погублены и твои.

Наконец, она выпустила мою руку, почти швырнув ее мне.

Пока я на ощупь вкладывал кинжал обратно в ножны, Фурия созерцала паутину нашей смешавшейся крови, почти полностью покрывавшую ее грудь, словно понимала смысл этого узора. Тяжелая капля собралась возле выпуклого утолщения ее соска – моя или ее, кто мог разобрать?

– Вся твоя жизнь будет смертью того, что ты любишь, – сказала она.