Валерия Вербинина - Тайны Баден-Бадена

— Вы знаете, где он сейчас живет? — спросил Михаил. — Я хотел бы нанести ему визит.

— Он говорил мне адрес, да я забыл, — признался Тихменёв. — Да зачем адрес, собственно? Федор Михайлович каждый день бывает на рулетке, подойдите к нему и представьтесь. Но заранее предупреждаю: он во время игры так взвинчен, что ни о чем, кроме нее, говорить не может, да и после — тоже.

Прошло несколько минут, Тургенев не возвращался. Тихменёв заерзал на своем месте. Михаил видел, что редактор задет, и ему самому вроде бы тоже полагается быть задетым, но внезапно он понял, что на самом деле ему все равно. Встав с места, он обошел гостиную и остановился возле окна. В саду щебетали птицы, застекленная сверху донизу дверь — так называемое французское окно — была приоткрыта.

— Не забыл бы он о том, что мы ждем его здесь, — пробурчал Тихменёв, уже не скрывая своего раздражения. — С него станется…

Михаил открыл французское окно настежь и вышел в сад. Неожиданно ему сделалось легко и спокойно, словно все свои заботы он оставил позади. «На вилле, где живет Анастасия, почти такой же сад… Только беседки я здесь не вижу. Наверное, мне все же не стоит набиваться в знакомые знаменитым писателям. Книги их бывают замечательны, но сами они или капризны, или тяжелы в общении, или чудаковаты… И потом, разве я могу представлять для них интерес? Писатель без имени, каких десятки, если не сотни. Сам же Тихменёв не так давно говорил, что распространение грамотности привело к тому, что сейчас пишут чуть ли не все и чаще всего — редкостную чушь…»

— Михаил Петрович! — позвал его Тихменёв из комнаты.

Но писатель вспоминал нежные пальцы Анастасии, скользившие вчера по клавишам, и у него не было никакого желания возвращаться к редактору. Он сделал несколько шагов в глубь сада и оказался возле открытого окна, за которым вели разговор двое. Михаил узнал фальцет хозяина и сообразил, что в комнате беседуют Тургенев и Достоевский.

— И «Голос», и «Отечественные записки», — донеслись до Михаила слова Ивана Сергеевича.

— Да? Ну, ну… А я и не подозревал, что они вас так…

— Пробрали не на живот, а на смерть! — Тургенев засмеялся, но в искренность его смеха Михаил ни на мгновение не поверил. — Может быть, я заблуждаюсь, но, кажется, никого еще так дружно не ругали, как меня за «Дым»…

— Ругали? Ей-богу, Иван Сергеевич, вы как будто делаете вид, что не понимаете, в чем дело… Этот ваш Потугин — ну что он говорит? Что, мол, если б Россия провалилась в тартарары, всем было бы легче и никакого не было бы убытка в человечестве. Да за такие слова — вы только не обижайтесь на меня — ваш «Дым» стоило бы сжечь!

— Как — сжечь?

— А обыкновенно, как сжигают: руками палача. Вы только не сердитесь, я вам правду говорю…

Михаил повернулся, отошел от окна и вернулся в гостиную, где в одиночестве томился Тихменёв.

— Кажется, нам придется подождать: хозяин обсуждает с гостем свой «Дым», — сказал писатель.

— О-о! — вырвалось у Тихменёва. — Представляю, что Федор Михайлович ему наговорит…

«Нет, не представляешь», — подумал Михаил. Он попытался вообразить себе, что должен чувствовать писатель, которому собрат по ремеслу заявляет, что его роман следует сжечь, и ему даже стало жаль Тургенева.

«А впрочем, что его жалеть — богат, знаменит, живет на широкую ногу, держит себя барином… Ну, пощиплет Фёдор Михайлович его самолюбие, потреплет словесно, и что с того? Ничего же, по большому счету, не изменится…»

Время шло. Часы отбили четверть первого. Тихменёв сделался красен, как помидор.

— Это уже ни на что не похоже… — бормотал он себе под нос. — Заставил нас ждать и ушел… Михаил Петрович, вы не сходите проверить, как там да что? Долго ли нам тут сидеть?

Михаил вернулся в сад и подошел к окну, но сразу же понял, что затянувшийся разговор между двумя писателями еще не кончился.

— Для любого народа есть только одна дорога — цивилизация, — звенел тонкий голос Ивана Сергеевича. — А все эти разговоры о том, что Россия какая-то особая страна и что у славянства свой путь…

— Иван Сергеевич!

— Глупость и вздор, Фёдор Михайлович. Любая немецкая земля стоит куда выше в своем развитии…

— Да что вы мне тычете развитием и цивилизацией, — рассердился собеседник хозяина, — можно подумать, у нас ничего нет! Столько сделано в последние годы — и эманципация, и судебная реформа, и сколько еще готовится…

— Столько преобразований, а в России от этого почему-то лучше не становится, — с иронией заметил Тургенев.

— Почему? — горячо вскинулся его собеседник. — Откуда вы знаете? Суд присяжных, между прочим…

— Ну я же читаю газеты, вижу, что происходит в стране…

— Ах, газеты! Вот так прекрасно! А вы еще, Иван Сергеевич, выпишите себе из Парижа телескоп.

— Зачем мне телескоп? Я вас не понимаю…

— А вы наведете на нас телескоп отсюда и еще лучше увидите, что у нас происходит.

— Представьте себе, Фёдор Михайлович, я всегда как-то обходился без телескопа, — съязвил Тургенев, — обойдусь, пожалуй, и впредь.

— А про развитие я вам вот что скажу, — горячился собеседник, — вот вы все толкуете о немцах и ставите их нам в пример, так я уже не первый раз за границей и успел на ваших немцев насмотреться. И скажу вам вот что: народ тут гораздо хуже и бесчестнее нашего, мошенники и плуты, а что глупее, то в этом сомненья нет. Вы все твердите про цивилизацию — вот чем они нас превосходят, вот чем могут похвастаться!

— Когда вы так говорите, Фёдор Михайлович, вы оскорбляете меня лично, — сказал Тургенев после паузы. — Я живу здесь давно, так что в некотором роде имею право считать себя за немца и горжусь этим!

— Гордитесь?

— Да, представьте себе, милостивый государь! И теперь я даже больше немец, чем русский. Вот так-то!

— Хоть я читал «Дым» и вы только что в глаза говорили мне, что вы окончательный атеист, все-таки я не ожидал, что вы дойдете до такого, Иван Сергеевич, — проговорил собеседник хозяина сокрушенно, и Михаил даже по голосу понял, насколько глубоко он задет. — Я не понимаю… и никогда не пойму. Как может русский писатель отрекаться от того, что он русский? Нет, я не понимаю…

Михаил почувствовал, что у него начинает затекать нога, и отошел от окна. «Однако я превратился в персонажа былых времен, — подумал он с иронией, — уже не первый раз оказываюсь свидетелем разговора, который не предназначен для моих ушей». Он вернулся в гостиную и притворил за собой створку французского окна.

— Думаю, Иван Сергеевич сейчас вернется, — сказал он в ответ на расспросы Тихменева. — Не удивлюсь, если он будет сильно не в духе.

Тургенев и впрямь появился через несколько минут. Он с растерянным видом оглядел своих гостей.