Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

– Стало быть, Евгений Осипович, ваши выводы сводятся к следующему. Соболев не убит, а умер своей смертью. Хуртинский – жертва непомерного корыстолюбия. Певцов – человек из Петербурга. Согласны ли с этими выводами вы, Эраст Петрович?

Фандорин коротко ответил:

– Нет.

– Любопытно, – оживился губернатор. – Ну-ка, выкладывайте, что вы там навычисляли – «это раз», «это два», «это три».

– Извольте, ваше сиятельство… – Молодой человек помолчал – видимо, для пущего эффекта – и решительно начал.

– Генерал Соболев участвовал в каком-то тайном деле, суть которого нам пока неясна. Д-доказательства? Скрытно от всех собрал огромную сумму. Это раз. В гостиничном сейфе хранились секретные бумаги, утаенные от властей свитой генерала. Это два. Сам факт негласного наблюдения за Соболевым – а я думаю, что Евгений Осипович прав и наблюдение было, – это три. – Эраст Петрович мысленно добавил: «Свидетельство девицы Головиной – это четыре», однако приплетать к расследованию минскую учительницу не стал. – Делать выводы пока не готов, однако на п-предположения отважусь. Соболев был убит. Каким-то хитрым способом, имитирующим естественную смерть. Хуртинский – жертва жадности, потерял голову от безнаказанности. Тут я опять-таки согласен с Евгением Осиповичем. А истинный преступник, главная закулисная пружина – тот, кого мы знаем как «капитана Певцова». Этого человека смертельно испугался Хуртинский, хитрец и разбойник, каких п-поискать. У этого человека портфель. «Певцов» все знает и всюду успевает. Мне такая сверхъестественная ловкость очень не нравится. Блондин со светлыми глазами, дважды появлявшийся в жандармском мундире, – вот кого надо разыскать во что бы то ни стало.

Обер-полицеймейстер устало потер веки:

– Не исключаю, что Эраст Петрович прав, а я ошибаюсь. По части дедукции господин коллежский асессор даст мне сто очков вперед.

Князь, кряхтя, встал из-за стола, подошел к окну и минут пять смотрел на экипажи, рекой катившие по Тверской. Повернулся, в несвойственной ему деловитой манере сказал:

– Доложу наверх. Немедленно, шифрованной депешей. Как только ответят – вызову. Быть на месте, никуда не отлучаться. Евгений Осипович, вы где?

– У себя на Тверском бульваре. Пороюсь в бумагах Хуртинского.

– Я буду у Дюссо, – доложил Фандорин. – Честно говоря, валюсь с ног. Двое суток п-почти не спал:

– Идите, голубчик, поспите часок-другой. И приведите себя, наконец, в приличный вид. Я за вами пришлю.

Спать Эраст Петрович, собственно, не собирался, однако намеревался освежиться – принять ледяную ванну, потом хорошо бы массаж. А сон, какой там сон, когда такие дела творятся. Разве уснешь?

Фандорин отворил дверь номера и шарахнулся назад – прямо под ноги ему повалился Маса, припал замотанной башкой к полу, зачастил:

– Господин, мне нет прощения, мне нет прощения, мне нет прощения. Я не уберег вашего онси и не сумел охранить важный кожаный портфель. Но этим мои прегрешения не ограничились. Не в силах вынести позора, я хотел наложить на себя руки и посмел для этого воспользоваться вашим мечом, но меч сломался, и тем самым я совершил еще одно страшное преступление.

На столе лежала сломанная пополам парадная шпажонка.

Эраст Петрович сел на пол рядом со страдальцем. Осторожно погладил его по голове – даже через полотенце ощущалась огромная шишка.

– Маса, ты ни в чем не виноват. Грушина-сэнсэя погубил я, и этого я никогда себе не прощу. И с портфелем ты не виноват. Ты не струсил, не проявил слабость. Просто здесь другая жизнь и другие правила, к которым ты еще не привык. А шпага – дрянь, вязальная спица, зарезаться ей невозможно. Купим другую, ей цена пятьдесят рублей. Это же не фамильный меч.

Маса распрямился, по его искаженному лицу текли слезы.

– И все-таки я настаиваю, господин. Мне невозможно жить после того, как я вас так ужасно подвел. Я заслуживаю наказания.

– Хорошо, – вздохнул Фандорин. – Ты выучишь наизусть десять следующих страниц словаря.

– Нет, двадцать!

– Ладно. Но не сейчас, а потом, когда голова заживет. Пока же приготовь ледяную ванну.

Маса бросился вниз с пустым ведром, а Эраст Петрович присел к столу и раскрыл записную книжку Хуртинского. Это, собственно, была не записная книжка, а английский schedule-book, календарный дневник, в котором каждому дню года отводилась особая страница. Удобная штука – Эраст Петрович такие уже видел. Стал перелистывать, не надеясь найти что-либо существенное.

Все сколько-нибудь секретное и важное надворный советник, конечно, держал в сейфе, а в книжку записывал всякие мелочи для памяти – время деловых свиданий, аудиенций, докладов. Многие имена обозначены одной или двумя буквами. Надо будет во всем этом разобраться. На 4 July, Tuesday (то есть, по нашему 22 июня, вторнике) взгляд коллежского асессора задержался, привлеченный странной продолговатой кляксой. До сих пор ни одной кляксы и даже помарки в книжке не было – Хуртинский, по всему видно, был человеком исключительной аккуратности. И форма кляксы чуднАя – словно чернила не капнули с пера, а были размазаны нарочно. Фандорин посмотрел листок на свет. Нет, не разобрать. Осторожно провел по бумаге кончиком пальца. Кажется, что-то было написано. Покойный пользовался стальным пером, нажим у него сильный. Но прочесть не представлялось возможным.

Маса принес ведро льда, загрохотал в ванной, зашумела вода. Достав саквояж с инструментарием, Эраст Петрович вынул нужное приспособление. Перевернул страницу с кляксой, с обратной стороны приложил листочек тончайшей рисовой бумаги, несколько раз прокатил по ней каучуковым валиком. Бумага была не простая, а пропитанная особым раствором, чутко реагирующим на малейшие неровности рельефа. Подрагивающими от нетерпения пальцами коллежский асессор поднял листочек. На матовом фоне прорисовался слабый, но отчетливый контур букв: Метрополь № 19 Клонов . Записано 22-го июня. Что было в этот день? Командующий 4-ым корпусом генерал от инфантерии Соболев завершил маневры и подал рапорт об отпуске. Ну, а в гостинице «Метрополь», в 19-ом нумере находился какой-то господин Клонов. Какая между двумя этими фактами связь? Вероятно, никакой. Но с чего бы Хуртинскому понадобилось замазывать имя и адрес? Очень интересно.

Эраст Петрович разделся и залез в ледяную ванну, которая на миг заставила его отрешиться от посторонних мыслей и, как обычно, потребовала напряжения всех душевных и физических сил. Фандорин окунулся с головой и досчитал до ста двадцати, а когда вынырнул, и открыл глаза, то ахнул и залился краской: на пороге ванной стояла остолбеневшая графиня Мирабо, морганатическая супруга его высочества Евгения Максимилиановича герцога Лихтенбургского, и тоже вся пунцовая.