Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

И здесь судьба подкинула неожиданный сюрприз. Когда посетитель – стройный, молодой мужчина в модном сюртуке – вошел в освещенный круг от абажура, Ахимас сразу узнал это лицо. За минувшие годы оно сильно изменилось, возмужало, утратило юношескую мягкость, но это безусловно был тот самый человек. Внешность «объектов» Ахимас запоминал навсегда, помнил их всех до мельчайших деталей, а уж этого подавно.

История была давняя, из того интересного периода, когда Ахимас работал на постоянном контракте с организацией «Азазель». Очень серьезные были господа и платили по высшему разряду, но романтики. Чего хотя бы стойло непременное условие перед каждой акцией произносить слово «Азазель»? Сантименты. Но Ахимас смешное условие соблюдал – контракт есть контракт.

Смотреть на красавчика-брюнета было неприятно. Прежде всего потому, что он все еще дышал и ходил по земле. За всю профессиональную карьеру неудачи с Ахимасом случались только трижды, и сейчас он видел перед собой живое напоминание об одной из них. Казалось бы, грех жаловаться, три срыва за 20 лет работы – очень недурная результативность. Но настроение, и без того скверное, окончательно испортилось.

Как же звали этого молокососа? Что-то на "Ф".

– У вас на карточке, господин Фандорин, написано: «Мне всё известно». Что «всё»? Кто вы вообще такой? – неприязненно спросила Ванда.

Да-да, Фандорин, вот как его звали. Эраст Петрович Фандорин. Ах вот как, теперь он чиновник особых поручений у генерал-губернатора?

Внимательно слушая происходящий в комнате разговор, Ахимас пытался понять, что означает эта неожиданная встреча. Он знал: подобные казусы случайными не бывают, это какой-то знак судьбы. Хороший или плохой?

Чувство аккуратности призывало убить брюнета, хотя срок заказа давным-давно истек, а сами заказчики бесследно исчезли. Некрасиво оставлять недоделанную работу. Но, с другой стороны, поддаваться эмоциям было бы непрофессионально. Пусть господин Фандорин идет своей дорогой. В конце концов тогда, шесть лет назад, у Ахимаса не было к нему ничего личного.

Чиновник повернул разговор в самое опасное русло – к «шато-икему», и Ахимас уже готов был изменить свое решение: господин Фандорин живым отсюда не уйдет. Но тут удивила Ванда: ни cловом не обмолвилась о рязанском купце и его поразительной осведомленности по части привычек покойного героя. Увела разговор в сторону. Что бы это значило?

Вскоре брюнет откланялся.

Ванда сидела у стола, закрыв лицо руками. Убить ее сейчас было проще простого, но Ахимас медлил.

Зачем убивать? Допрос она выдержала, ничего лишнего не сказала. Раз уж власти оказались так проницательны, что разгадали доморощенную конспирацию соболевской свиты и вышли на мадемуазель Ванду, лучше ее пока не трогать. Внезапное самоубийство свидетельницы покажется подозрительным.

Ахимас сердито тряхнул головой. Не нужно обманывать самого себя, это не в его правилах. Просто отговорки, чтобы оставить ее в живых. Как раз теперь самоубийство невольной виновницы национальной трагедии будет выглядеть вполне объяснимым: раскаяние, нервный срыв, страх перед возможными последствиями. Хватит терять время, за дело!

Снова звонок.

У мадемуазель Ванды сегодня настоящий аншлаг.

И посетитель снова оказался из числа знакомых, только, в отличие от Фандорина, не давних, а свежих. Германский резидент Ганс-Георг Кнабе.

Первые же слова резидента заставили Ахимаса насторожиться.

– Вы плохо мне служите, фрейлейн Толле.

Вот это фокус. Ахимас слушал и не верил своим ушам. Какой еще «препарат»? Ванда получила задание отравить Соболева? «Бог хранит Германию»? Бред! Или же необычайное стечение обстоятельств, из которого можно извлечь пользу.

Едва за немцем закрылась дверь, как Ахимас вышел из своего укрытия. Вернувшаяся в комнату Ванда не сразу заметила, что в углу кто-то стоит, а когда увидела – схватилась рукой за сердце и тонко вскрикнула.

– Вы германская агентка? – с любопытством спросил Ахимас, готовый зажать ей рот, если вздумает шуметь. – Морочили мне голову?

– Коля… – пролепетала она, вскинув ладонь ко рту.

– Ты подслушивал? Кто ты? Кто вы?

Он нетерпеливо тряхнул головой, словно отгоняя муху.

– Где препарат?

– Как вы сюда попали? Зачем? – бормотала Ванда, кажется, не слыша его вопросов.

Ахимас взял ее за плечи, усадил. Она смотрела на него расширенными зрачками, в них отражались два крошечных абажура.

– Странный у нас разговор, мадемуазель, – сказал он, садясь напротив. – Одни вопросы и никаких ответов. Кто-то должен начать первый. Пусть это буду я. Вы задали мне три вопроса: кто я, как сюда попал и зачем. Отвечаю. Я – Николай Николаевич Клонов. Попал сюда через дверь. А зачем – думаю, вам понятно. Я дал вам ангажемент, целью которого было доставить удовольствие нашему знаменитому земляку Михаилу Дмитриевичу Соболеву, а он мало что удовольствия не получил, но еще и приказал долго жить. Как же тут не разобраться? Это было бы необстоятельно, не по-купечески. Что я обществу доложу? Да ведь и деньги потрачены.

– Я верну ваши деньги, – быстро сказала Ванда и рванулась с места.

– Тут уж не до денег, – остановил ее Ахимас. – Постоял я, послушал, о чем вы с гостями вашими толкуете и вижу – дело-то совсем другого коленкору. Выходит, у вас с господином Кнабе своя игра была. Мне желательно знать, мадемуазель, что вы учинили с народным героем.

– Ничего. Клянусь! – Она метнулась к шкафчику, что-то достала оттуда. – Вот пузырек, который я получила от Кнабе. Видите, полон. А в чужие игры я не играю.

По ее лицу катились слезы, но смотрела она без мольбы, и жалостности во взгляде тоже не было. Что ни говори, незаурядная женщина. Не раскисла, хоть и попала в ситуацию поистине аховую: с одной стороны русская полиция, с другой германская разведка, с третьей он, Ахимас Вельде, который будет похуже всех полиций и разведок вместе взятых. Правда, она об этом не догадывается. Он взглянул на ее напряженное лицо. Или догадывается?

Ахимас взболтал пузырек, посмотрел на свет, понюхал пробку. Кажется, вульгарный цианид.

– Мадемуазель, расскажите мне все без утайки. С каких пор вы связаны с германской разведкой? Что поручил вам Кнабе?

С Вандой произошла какая-то не вполне понятная перемена. Она больше не дрожала, слезы высохли, а в глазах появилось особенное выражение, которое Ахимас однажды уже видел – вчера вечером, когда она спросила, не жаль ли ему отдавать ее другому.

Она пересела ближе, на подлокотник кресла, положила Ахимасу руку на плечо. Голос стал тихим, усталым.

– Конечно, Коля. Я все тебе расскажу. Ничего не утаю. Кнабе – германский шпион. Ко мне уж третий год ходит. Я тогда дура была, хотела поскорей денег скопить, а он платил щедро. Не за любовь – за сведения. Ко мне ведь разные мужчины ходят, все больше козырной масти. Попадаются и короли с тузами. Вроде твоего Соболева. А в постели у мужчин язык развязывается. – Она провела пальцем по его щеке. – У такого, как ты, наверно, не развяжется. Но таких мало. Думаешь, я пятьдесят тысяч одной постелью заработала? Нет, милый, я разборчива, мне понравиться нужно. Бывало, конечно, что Кнабе меня нарочно кому-то подставлял. Вроде как ты с Соболевым. Я попробовала было взбрыкивать, но он меня живо в клещи взял. Сначала-то сладко пел. Мол, что вам жить в России, фрейлейн, вы ведь немка, у вас есть своя родина. Она не забудет ваших заслуг, вас там ждут почет и безопасность. Тут вы всегда будете кокоткой, даже и при деньгах, а в Германии о вашем прошлом никто и не узнает. Как только пожелаете, мы поможем вам устроиться с почетом и комфортом. А после разговор пошел другой: все больше про длинные руки и про то, что право на германское подданство еще нужно заслужить. Мне уж и не надо их проклятого подданства, а никуда не денешься. Как удавкой горло стянул. Он и убить может. Очень даже запросто. Чтоб другим неповадно было. Я ведь у него не одна такая. – Ванда поежилась, но тут же беззаботно тряхнула пышной прической и продолжила: