Константин Тарасов - Единственный свидетель - Бог: повести

— Понятно. А убийство Жолтака? Почему вы с ним примирились?

— О боже! — ужасается ксендз Вериго.

— Нет, я не знал! — вскрикивает Буйницкий. — Все твердили самоубийство. Вы тоже сказали — сам. Я спрашивал у Вали — она говорила, что отец спал страшно пьяный.

— Он не спал, — открываю я им глаза на истину. — Дело происходило так. Он пришел к ксендзу, пил, пел песни, устроил скандал дома и заснул пьяным сном на глазах у дочери. Это алиби. Однако пьян он не был, последнюю бутылку — это отметил в своих записях ксендз — он не тронул, ее выпил художник. Зачем он пошел к Жолтаку? Потому что я случайно проговорился, что у Жолтака находится Локтев. Ему было важно узнать, сказал ли Жолтак Локтеву, что видел встречу в костеле. Жолтак не сказал. На свою беду. Тогда ваш брат совершил второе убийство. Сейчас полностью понятны и мотивы первого. Человек, убитый вашим братом, по паспорту его фамилия Клинов, но он такой же Клинов, как ваш брат — Луцевич, никакой не шпион. Нам еще предстоит разобраться, как к обоим попали чужие документы. Вернее всего, истина окажется печальной.

Этот ЛжеКлинов во время войны был с вашим братом, иначе он к нему не пришел бы. Маленькая заметочка в газете разрушила его мир. Он оказался на виду, ему стало страшно. Он знает, что военные преступления не имеют срока давности, таким преступникам закон не прощает. И двадцать, и тридцать лет последующей, благопристойной, добродетельной жизни не уменьшают вину за убийства, предательства, карательную службу. Он не может сказать о своем прошлом жене, друзьям, знакомым — никому, даже случайному собутыльнику. Признание делает его врагом любому человеку. А меж тем ему хочется поддержки, помощи, хотя бы совета. И он надеется найти их здесь, в костеле, где пристроился и неприметно живет его бывший сообщник. ЛжеКлинов завидует ему. Ведь все, что он делал после войны, его многолетние усилия, его новая жизнь — все может пойти прахом. А тут безопасно. Ему, наверное, показалось, что тут он обретет спокойствие, пересидит тревожные дни. Утром в четверг, я думаю, он караулил у костельной калитки, ожидая, когда появится органист. И действительно, он вошел следом за ним. Но в костеле оказались посторонние. Ваш брат заметил бывшего приятеля. Когда ушел Белов, решил узнать, зачем здесь ЛжеКлинов. На свое несчастье, тот рассказал правду, и органист пустил в ход подсвечник.

Ваша ложь, Буйницкий, о некоем человеке в сапогах следствию не помешала, а вот ложь вашей племянницы о времени прихода в костел путала карты основательно. Стоило бы ей поверить, и нам пришлось бы подозревать в убийстве ксендза Вериго. Кто ее подучил: отец или вы?

— Я не учил, — говорит Буйницкий. — Вообще, когда я увидел брата у ксендза пьяным, поющим песни после совершенного убийства, мне стало жутко на него смотреть…

— Тем не менее, вы молчали. И даже сегодня не решились заговорить, хоть вас назвали убийцей.

— Я думал о Вале.

— Вообще-то ее следовало наказать, — говорю я. — Единственное, что ее извиняет, это фамильное сходство с вами. Это был ключ. Дарственные подписи «дядя Стась» подтвердили ваше прямое родство. Все остальное вытекало из этого факта. Ваши чувства к племяннице понятны, но какою бедой они могли обернуться для других. Представьте, что было бы, если бы пистолет был заряжен. Мы все, и вы тоже, лежали бы сейчас штабелем в подвале.

— Я виноват, — бормочет Буйницкий. — Мне поделом…

Как следователь я понимаю меру его вины и меру его ответственности. Но по-человечески я жалею его. Неизвестно еще, как бы я сам повел себя в подобной ситуации с грешным братом. Зов крови, сила родства, воспоминаний детства, память о матери, о чудных днях в семье — все это легко может пересилить логические доводы рассудка. Да еще впридачу рядом живет племянница, которая заменила потерянных детей. Нет, не могу я винить бедного сакристиана. Слаб он духом, не решился взять на себя ответственность за жесткое решение… Но и за это ему придется платить страданием. Еще одним страданием в неудавшейся, надо признать, жизни…

Светло в комнате, голубые прозрачные лучи рассеивают ночной мрак. Хоть это и не лунный свет, а фонарный, но все равно есть в нем какая-то магия. Сонное время. Миллионы людей спят. У каждого свои сны, свои заботы, свои тайные желания. Мое исполнилось, я заглянул в завтра, пережил его, и пребывание в будущем меня обессилило. Надо допустить, что в некоторых деталях я неточен, но интуиция подсказывает мне, что в целом я угадал, догадался, проник в старую тайну и в тайну двух недавних насильственных смертей.

Локтев спит, он не знает что его ждет, ему не надо брать на себя ответственность, ему проще. Теперь и мне следует заснуть, мне просто необходимо поспать хоть бы пару часов, чтобы завтра по четкой программе провести разоблачение хладнокровного, чрезвычайно опасного преступника.

Мы с Локтевым приходим в костел первыми без четверти одиннадцать. За сто метров до костельных ворот нам встретилась у колонки пани Буйницкая с полными ведрами. Я сразу отметил эту добрую примету. Саша догадался помочь женщине, и мы подошли к костельным дверям в таком порядке: Саша, я, пани Анеля. Никого из свидетелей ни во дворе, ни в костеле еще не было, если, разумеется, не считать Буйницкую, которая немедленно приступила к выполнению своих служебных обязанностей. Вернее, продолжила их — два нефа были уже вымыты, мокрый пол приятно отблескивал в солнечных пятнах. Буквально вслед за нами, словно все они прятались за углом, появились Белов, ксендз, художник и пан сакристиан. Анеля Буйницкая, поразмыслив, отнесла ведра и тряпку к приоткрытым дверям кладовочки под хорами, где хранились черный гроб и пасхальные хоругви, а сама присела на скамью возле мужа. Белов, как полностью невиновный, чувствует себя оптимистом, но все же, надо думать, и ему немного страшновато быть любопытным при безжалостной драке. Используя удобный случай, он жадно рассматривает амвон, с которого ксендз Вериго много лет подряд читал проповеди своему редеющему приходу. Мне жаль, что я не слышал воскресной проповеди ксендза; все же он в отличие от наших лекторов учился риторскому искусству в Италии. Останься он тогда в Италии вся его жизнь прошла бы совсем по-другому; во всяком случае ему не пришлось бы на старости лет выслушивать от юных воинственных атеистов, что он «вор, который обманывает народ», «опиум», «наркотик». Так их учат в школе. Сочувствую старому ксендзу. Что начнут кричать ему вослед пионеры, когда имя убийцы станет достоянием городской общественности? А какой нечаянный подарок преподносит судьба здешним идеологам! Не счесть будет разоблачительных лекций под интригующим названием «В тени креста», которые прочитает во всех коллективах культурный актив. Белов мгновенно станет победителем, получит здешнее архитектурное наследие для так называемого всеобщего пользования; он и не подозревает, насколько близок к радостному финалу. Но, возможно, подозревает, и уже составил в уме план мероприятий. Хоть и преступная рука помогла ему в этом успехе, едва ли он смутится такой мелочью…