Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает

– Папаша, да на тебе пахать можно!

– Да, скажу вам, в сельской местности продукты питания – это вам не кооперативная лавка. Серафимов не даст соврать.

И Мартынов принялся расписывать их поездку, приукрашивая такими отчаянными и завиральными подробностями, что все покатывались.

– А шлюхи-то что, Мартышка? Шлюхи? – добродушно напомнил Самойлов. – Опознал кто фоточки?

Мартынов и рта не успел раскрыть.

– Погоди, про это дай я расскажу! – толкнул его Серафимов.

Зайцев быстро проскочил вестибюль, решив про себя, что отчитает Заботкину там же, при дежурных.

Но женщина, поднявшаяся ему навстречу, была не Заботкиной.

– Товарищ милиционер…

Среди замызганных стен, крашенных казенной краской, среди обшарпанной мебели ее лицо сверкало. А тусклые, усталые лица милиционеров и посетителей подле нее сразу показались не лицами, а ряхами, мордами, рожами, рылами.

Она глядела на Зайцева во все глаза. Ошибки быть не могло: это она хотела с ним встретиться. Портниха из театра. Еще бы такое лицо забыть. Вот только как ее звать?

– Вам чего, гражданка? – осведомился Зайцев. И вспомнил: Алла.

– Петрова. Алла Петрова. Из театра, – напомнила она. Вид у нее был растерянный. Странно. Такая банальная фамилия – и такая броская красота. Зайцеву казалось, что такие красавицы никогда не грустят и не теряются, а, гордо задрав подбородок, несут себя сквозь жизнь, позволяя другим поспешно убирать препятствия с королевского пути. Но Алла Петрова явно чувствовала себя неловко.

Зайцева тронула поспешность, с которой она напомнила о себе. Как человек, который привык, что о нем забывают.

– Вы?..

– Я по делу. Личному, – запнулась она, щелкая сумочкой и оглядываясь на угрюмых посетителей, сидевших напротив стойки, и на шлемы дежурных милиционеров.

– Выйдемте, – предложил Зайцев, пропуская ее вперед.

В вестибюле она сразу заговорила вновь.

– Видите ли, я хотела… Извините.

– За что? – удивился он.

– Вы извините… Просто я… Я видела, что вы… Когда приходили в театр… Понимаете, просто они такие. Она не специально. Она не хотела вас смутить или напугать. Когда она… – Алла жестом расстегнула невидимый костюм. – Балетные. Они совсем не понимают, что такое быть голым. Когда мускулы по всему телу. Они же почти спортсмены. Я не хотела, чтобы вы подумали…

Зайцев поймал себя на том, что не слушает Аллу, а смотрит на нее. И рассердился.

– Ясно, товарищ Петрова. Только какое уж смущение? Здесь уголовный розыск, а не институт благородных девиц.

И добавил мягче:

– Здесь, если хотите знать, иные гражданки, которые паразитического образа жизни, они и не такое вытворяют. Всего хорошего!

Он взялся за перила лестницы, давая понять, что разговор окончен.

– Я просто хотела… – Алла опять принялась теребить застежку на сумочке.

– Вы вспомнили что-то о том бутафорском ожерелье?

– Да. Нет. Я не знаю…

В этот момент входная дверь распахнулась. Самойлов и Крачкин втащили с улицы тяжелый, чуть пахнущий сухой землей мешок. Они обрушили его на пол.

– Все, я грыжу заработал, – задребезжал Крачкин.

– Товарищ Зайцев, а ты свое продовольствие тоже сам из авто вытаскивай, – поучительным тоном пригласил Самойлов, пялясь на Аллу Петрову.

– Какое еще продовольствие? – буркнул Зайцев. Он увидел, что в глазах Крачкина блеснул знакомый ликующий огонек: был ли Зайцев наседкой или нет, провокатором, подосланным ГПУ, или все тем же их верным товарищем, это сейчас было не важно – упустить такую возможность Крачкин просто не мог.

– Товарищ Зайцев замечен в контактах с организмами, – радостно оповестил он.

Его остроумие срочно требовало выхода, понял Зайцев. А значит, Аллу Петрову надо было быстро выводить из-под огня.

Самойлов тоже сложил один плюс один в любовную пару. Красота Петровой явно впечатлила и его. Но повел он себя благородно:

– Не обращайте внимания, гражданка. Мы старые боевые товарищи этого монаха. И просто за него рады. Это картошка, которую мы закупили в колхозе. Он вам, наверное, не сказал. Вот она, современная романтика. Есть у вас авоська с собой? Сетка? Что же вы сетку дома оставили? Как же вы домой понесете? Она грязная же, картоха.

Алла Петрова глядела на него ошеломленно. Она открыла рот:

– Я… Мы… Мы не…

А Самойлова осенило:

– Знаете что? А пусть ваш мешок здесь полежит. Вася его сам вечером притаранит. Верно, Вася? Ведь подходит? Подходит? – пристал он к ней.

– Подходит, – пролепетала Алла, беспомощно глядя на Зайцева.

– Зайцев? Так ведь лучше? – не унимался Самойлов.

– Да-да, – раздраженно бросил Зайцев.

– Я пойду. Мне пора. – Алла схватилась за ручку двери.

– Он, может, даже на авто картоху закинет, – все продолжал Самойлов. – Если авто свободно будет.

– А вы заходите к нам еще! – крикнул ей Крачкин.

Дверь хлопнула.

– Мерси, – протянул Зайцев, изничтожая Самойлова взглядом. – Рыцарь печального образа.

– Чего?

Крачкин уже все понял и захохотал. Он перешагнул через мешок и стал подниматься по лестнице.

Но Самойлов был полностью занят таинственной незнакомкой.

– А ты что, другой бабе картоху эту отволочь должен был? – донимал Самойлов.

– Это не баба, Самойлов, а свидетельница. По делу.

Зайцев взялся за мешок. Он, казалось, был набит чугунными болванками.

– А бабец ничего.

– Картошку ей отсыпать не забудь! Зайцев! – крикнул с лестницы Крачкин.

– Да помоги мне хоть этот мешок с дороги отволочь.

– Куда?

– Самойлов, – позвал Крачкин с лестницы. Тот лишь повел головой на звук.

– Ты куда хочешь, Вася? Под лестницу? Сопрут, – убежденно заявил Самойлов. – Давай хоть в дежурку.

Они взялись за мешок вдвоем.

– А бабец ничего, – опять повторил Самойлов, пыхтя. – Хотя для нашего брата, конечно, слишком. Такие бабцы – им больше народные артисты, или вот как были нэпманы богатые, или начальники подходят. Не шобла типа нас.

– Самойлов!

– Да чего?

Коптельцев осторожно стукнул. Приоткрыл дверь. Так и есть – никого. Лабораторию перевели в подвал. От стены к стене тянулись шнуры. На них, прикрепленные обычными бельевыми прищепками, сохли фотографии – какие-то морды, очередной мордобой на рабочей окраине: на черно-белых снимках кровь казалась пролитыми чернилами.

Коптельцев быстро метнулся к картотеке. У Крачкина во всем был медицинский порядок. Негативы расставлены по датам. Коптельцев быстро нашел пальцами май. А дата? Дату он не помнил. В Ленинграде убивали. Вот и все.

Ладони вспотели. Что ж он так потеет, не лето ведь. А Зинка ноет: к врачу. К черту.

Наконец нашел нужное. На негативе занавеска казалась светло-серой. А женщина – чернокожей. Проклятый негр-коммунист, как будто без него всем тут головной боли мало.