Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает

Зайцев поспешно отвел глаза.

– Кишкин, мне просто необходимо закрыть это дело. Понимаешь, не глухарек в архив спустить, а именно поймать убийцу Барановой. Я просто должен.

Кишкин помолчал. Зайцев знал: он понимает.

– Баранова эта… знакомая какая-нибудь? – деликатно сформулировал Кишкин.

Зайцев покачал головой:

– Я просто должен.

– Кому? – задал ненужный вопрос Кишкин.

– Себе, – ответил Зайцев, хотя знал, что ответ не требуется. Знал: Кишкин понимает.

– Только это последнее дело, – пообещал ему Зайцев. Что он, в самом деле, терял в Ленинграде?

Кишкин был не слишком доволен, но слишком уж хотел, чтобы Зайцев перебрался в Москву поскорее. Он дернул какой-то там административный стоп-кран. Машина ГПУ притормозила, затем завертелась в обратном направлении.

Зайцев знал, что зубчики ее вращаются, пока он приближается к Ленинграду, и поэтому ночь в пути спал на сей раз хорошо.

В утренней темноте Зайцев нетерпеливо спрыгнул на перрон. Темными тенями маячили мимо пассажиры. Воздух был теплым и влажным: вдруг откуда ни возьмись на Ленинград дунуло атлантическим теплом. Новое зимнее пальто сразу стало неповоротливым и громоздким, а зимние ботинки отяжелели и раскалились. Командировочные текли и текли: опять портфели из свиной кожи, опять опухшие, бледные после ночного «отдыха» лица. Зайцев двигался в сивушном облаке их дыхания.

Американские студенты, с которыми он поговорил в Москве, дружно изображали буддийских обезьянок. Одна – ничего не слышит. Вторая – ничего не видит. Третья – ничего не скажет.

Аманду Грин, впрочем, они дружно назвали «девушкой с воображением». Все трое подчеркнули, как многое изменил в их взглядах Советский Союз. Тем не менее из мелких недомолвок было ясно, что Аманда Грин рассказала правду.

«Ясно», – только и сказал Зайцев. Расколоть каждого из троих было бы нетрудно. Они просто не интересовали его. В драме Оливера Ньютона они были горсткой злобных статистов. Он с нетерпением ждал нового допроса Фирсова.

Это ради него Кишкин сделал несколько звонков.

– Товарищ Зайцев! – вскрикнул женский голос и словно оборвался.

Зайцев обернулся: к нему, ступая по влажному перрону в легких туфельках, шла Алла. Руки ее были чем-то заняты.

– У нас неожиданно потеплело. И я подумала… – она запнулась. Несмело протянула то, что держала в руках.

– А вы уехали в зимнем, – сказала она. – И я подумала…

Она снова запнулась. Дорогое пальто Зайцева бросалось в глаза. А в руках у Аллы был старенький, но прочный макинтош на клетчатой английской подкладке.

– И отлично подумали! – воскликнул Зайцев. – Я чуть не изжарился в этом ящике.

Как всякая обычная ленинградская пара, на людях они друг к другу обращались на «вы».

Он быстро скинул новенькое, но теперь казавшееся дубовым пальто. Сунул руки в прохладные рукава. Алла быстро и ловко свернула его пальто – движением, привычным ей на работе, когда после спектакля укладывать приходится несколько десятков костюмов.

– Зайцев! Вон ты где! Карета подана!

Зайцев издалека увидел у начала перрона Серафимова.

Алла тотчас словно окаменела.

– Ничего страшного, – хотел было успокоить ее Зайцев.

Алла не протянула ему даже руки. Обернулась и, как чужая, как незнакомка, молча пошла по перрону обратно к зданию вокзала, из пасти которого струились потоки людей, дышало светом и слегка вонючим теплом.

Серафимов помахал рукой, думая, что его не заметили. Зайцев махнул в ответ.

Он полагал, что Алла как-то слишком дичилась. Да к чему было говорить, если и так было понятно, что вечером они встретятся. Тем не менее Зайцев почувствовал себя задетым.

– Да вы присядьте, товарищ. Ноги-то не казенные, – ласково предложил Зайцеву дежурный.

– Ничего.

Стены здесь были до половины выкрашены охрой. Никакого щегольства – все административное щегольство осталось за закрытыми дверями в кабинетах. Свет ламп под металлической сеткой казался все желтее. Потолки все ниже. Зайцев почувствовал, как кровь шумит в висках.

– Где же задержанный? – нетерпеливо спросил он дежурного.

– Да ведут его. Может, чаю вам?

Зайцев не ответил. Голубой верх фуражки дежурного снова наклонился над бумагами.

Так странно. Несколько месяцев назад он сам входил в это самое здание с руками за спиной.

– Товарищ Зайцев?

Скрипя новенькими сапожками при каждом шаге, вошел офицер ОГПУ:

– Идемте.

Этого горбуна с перхотью на плечах новенького френча Зайцев уже видел. Такого забудешь. Горбун приветливо махнул узкой обезьяньей рукой. Зайцев пошел следом. От горбуна душно пахло одеколоном. Никак не мог вспомнить его фамилию: следователь… следователь… Никак. Это был следователь, который вел дело Фирсова.

Они прошли лестницей, коридором, лестницей.

– Тесновато у нас. Но скоро переедем в новое здание. На проспекте Володарского, – светски болтал горбун.

Опять коридоры. Страшно знакомые. Зайцеву казалось, что с каждым шагом стены делаются все у́же. К счастью, остановились; горбун уже отпирал железную дверь.

– Чаю, может? – спросил он.

– Нет, спасибо, – выдавил Зайцев. Есть или пить в этих стенах казалась ему немыслимым. Вспомнил фамилию.

– Спасибо, товарищ Апрельский.

Посреди кабинета на табуретке спиной к нему сидел, скрючившись, человек.

– Четверть часа и ни минутой больше, – напомнил горбун и вошел следом. Видимо, магия имени Кишкина распространялась только на чай.

Зайцеву это не понравилось.

– Я допрашиваю товарища Фирсова в рамках уголовного дела, – напомнил он горбуну. – ОГПУ…

При звуках голоса Фирсов дернул головой, но не повернулся.

– Хочете говорить – говорите. Не нравится – мы вас не задерживаем, – горбун облизал свои шелушащиеся губы. Прошел вперед и плотно уселся за столом. Зайцев стоял у Фирсова за спиной. Свободных стульев в кабинете не было.

Зайцев обошел Фирсова, тот медленно поднял подбородок. Зайцев оторопел. На лице у Фирсова была свежая ссадина. Нос разбит. Губа тоже. Фирсов сидел, бережно держа на весу собственное тело. Как человек, у которого ушиблены внутренности. Одним, незаплывшим глазом он посмотрел на Зайцева. Мелькнула искра. Узнал. Разбитые губы дрогнули.

– Товарищ Фирсов, – начал Зайцев.

– Гражданин. Гражданин Фирсов, – поправил горбун.

– Я хочу поговорить с вами об Оливере Ньютоне. Помните ведь такого? Имейте в виду, беседа официальная. Допрос свидетеля называется.

Фирсов молчал. Зайцев видел, как взгляд его постепенно прояснялся, твердел.

– Чего молчишь? – встрял горбун.

Фирсов прочистил горло.

– Я убил Оливера Ньютона, – отрывисто просипел он.

Глазки горбуна метнулись. Секунду они с Зайцевым глядели друг на друга. Оба, похоже, были равно поражены.