Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает

– Нефедов, ты в цирке не мнемонические ли фокусы показывал? – не сдержался Зайцев.

Хмурый взгляд был ему ответом. «Ага, шуток не любим», – подумал Зайцев.

Зайцев взял с дивана три отброшенные папки.

– Ты все-таки садись, – сказал он. – Набегаемся еще.

Они оба не заметили, что в разговор их впервые, вот так бочком вошло это «мы».

Три дела лежали перед ним.

Зайцев вынул и положил рядом снимки места преступления согласно датам.

14 апреля 1929 года.

Убитая – Карпова Ольга, 1912 г. р., студентка Технологического института.

Убитый – Недремов Петр, 1912 г. р., студент Технологического института.

Трупы обнаружены в комнате коммунальной квартиры на Международном проспекте. Комната принадлежала Недремову. Из этого отсутствия следов взлома на замке, а также из того, что оба учились на одном курсе, был сделан вывод, что Недремова и Карпову связывали отношения. Был обнаружен пустой флакон с этикеткой «снотворное». Дело было квалифицировано как двойное самоубийство – и закрыто.

1 января 1930 года.

Убитый – Фокин Леонид, 1899 г. р., музыкант в оркестре народных инструментов.

Труп обнаружен на скамейке Летнего сада. Высокая концентрация алкоголя в крови и выразительная дата (советские граждане все еще цеплялись за пережитки дореволюционных традиций и норовили отпраздновать Новый год застольем) ясно говорили: несчастный случай. Обычная русская, в сущности, история. Гражданин Фокин энергично проводил старый год и встретил Новый: напился, шел из гостей, присел, уснул – и замерз морозной ночью.

30 июня 1930 года.

Убитая – Сиротенко Наталья, 1894 г. р., служащая.

Убитая – Рохимайнен Тарья, 1910 г. р., работница артели, подрабатывала нянькой.

Трупы обнаружены в здании бездействующей церкви. По горячим следам дело раскрыть не смогли. К конкретным выводам следствие не пришло. А затем, как понял Зайцев, случилось убийство на Елагином, и уже стало не до того: отдел разгрузили, как смогли, дело быстро закрыли (Зайцев узнал лихой росчерк Самойлова) и списали в архив.

Двоих студентов Зайцев и сам вспомнил. Точно. Уже тогда, на вызове, на первом осмотре места преступления что-то ему показалось странным. Показалось – и вскоре перестало. В Ленинграде вообще было много странного. «Я странен, а не странен кто?» Гамлет это, кажется, говорил. Датский принц не знал, что такое революция, гражданская война, военный коммунизм, НЭП – когда всякий раз контуры жизни менялись неузнаваемо, когда «норма» стала словом, не имеющим отношения к жизни; а теперь вот и НЭП отменялся, и на его место шло что-то еще новое, невиданное.

Два других дела Зайцев не помнил вовсе. Еще раз глянул на даты. Верно, помнить и не должен. Он тогда сидел в тюрьме ОГПУ.

Между вторым и третьим снимками Зайцев положил фотографию из дела Фаины Барановой, май 1930-го.

Последним упал на стол снимок убитой Елены Карасевой, февраль 1931-го.

Итого пять.

Нет, шесть. Если предположить, что убийство на Елагином, октябрь 1930-го, тоже как-то относилось к этому ряду. Хотя какие у него доказательства? Пара фарфоровых статуэток из комнаты Фаины Барановой да неразборчивый шепот интуиции. Так что пока оставим, но не забудем, решил он.

Пять убийств, семеро убитых. Убитые: мужчины и женщины, одинокие и семейные, молодые и не очень, служащие и рабочие, образованные и неграмотные, партийные и беспартийные, русские, финка, еврейка. Они тем не менее как-то были связаны между собой, и связующая нить могла вывести к преступнику. Преступникам.

– Нефедов, – позвал он, – глянь. Что ты видишь?

Ведь отчего-то Нефедов моментально выудил из кипы папок именно эти? Тот наклонил над столом плоское личико с невыразительными глазами.

Выстрелил трелью телефон.

– Зайцев.

– Карета подана. На выезд, – проговорил дежурный.

Опять чавкающая поездка по мокрому снегу и холодным сырым улицам в недружелюбном молчании. Опять кого-то лишили его трудной, замызганной, не слишком радостной и совсем не трезвой жизни – у большинства ленинградцев она была таковой.

Зайцев схватил кепку.

– Нефедов, – спросил он. – Ты в кино сегодня вечером хочешь?

На лице Нефедова промелькнуло нечто, что можно было назвать удивлением.

– Не хочу, – ответил он.

– Отлично. Тогда после работы ползи ко мне в гости. Чего? Угощу по первому разряду: хлеб черный, масло желтое, чай коричневый. Мойка, восемьдесят четыре.

Если только дома Нефедова не ждала с горячим ужином семья, кто его знает. Представить его семейным человеком было трудно. А впрочем, представить его цирковым акробатом было не легче.

Снизу сырым каркающим голосом прогудел автомобиль, поторапливая оперативников.

Зайцев сгреб папки, перетащил одна на другую, выровнял. И протянул Нефедову:

– И это с собой возьми. Неприметно только. Сгодится для внеклассного чтения в узком дружеском кругу.

Пропустил его вперед, запирая дверь. Привычка. Служебных секретов у него теперь не было.

– Дома, что ли? – видно, никак не мог поверить Нефедов.

– Нет, Нефедов, в ресторане гостиницы «Астория».

Их милицейской зарплаты вряд ли хватило бы там и на один ужин. А если бы и хватило, никто бы их в их убогих костюмчиках не пустил за бархатные толстые канаты с цепным дородным швейцаром настороже. Если только не сунуть под нос псу удостоверение.

– Да захвати с собой пожрать чего-нибудь, – крикнул Зайцев уже на лестнице. – Если хлеба с маслом тебе мало.

Нефедов пришел. И только в этот момент Зайцев понял, что совершенно не рассчитывал, что тот примет приглашение.

Нефедов стоял посреди его комнаты, как пингвин на льдине.

Зайцев вынул чашки. Нож, ложки. А сам исподтишка следил за гостем. Нефедов осматривался. Зайцев знал этот профессиональный взгляд, быстро и цепко схватывающий – намечающий пунктир будущего ареста и обыска: точку входа, точку отхода, обстановку, возможные зацепки, тайники. Выглядел Нефедов при этом именно так, как обычно: будто его подняли с постели, но забыли разбудить. Покончив с осмотром, гость спустил с плеч потрепанный сидор, развязал горло и, словно торопясь заплатить за входной билет, протянул Зайцеву полкруга темной колбасы.

Зайцев ломаться не стал: в брюхе с обеда ничего не было, а на обед давали макароны с мясными битками, у которых мясо содержалось в основном в названии.

– А ты буржуй, – дружелюбно сказал он, разламывая колбасу на две части. – Как это время находишь по магазинам бегать. Или жена бегает?

– Халат один приносит, – ответил Нефедов, заваривая чай с таким серьезным видом, будто в чайнике была соляная кислота.

Халатами еще с дореволюционных времен называли татар-старьевщиков, ходивших по дворам и за гроши покупавших хлам. А то и краденое.