Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает

Перегнул листок пополам.

С папками под мышкой быстро сбежал по ступенькам в подвал, в архив. Здесь всегда горела тусклая желтая лампочка. Лохматая голова Нефедова вынырнула из-за стойки.

Зайцев уже открыл рот, как услышал чьи-то шаги. Кто-то шел сюда.

– Нефедов, ты, наверное, давно уже не различаешь, где ночь, а где день, без окон-то? – произнес он безразлично.

– Никак нет, товарищ Зайцев, – невпопад ответил Нефедов.

– Ну и молодец, – обрадовался Зайцев. Подмигнул. Шлепнул папки на стойку и вышел.

Нефедов поднял папки. Перенес на стол.

– Эй, там есть кто живой. Улики принимай, – услышал он голос со стойки: нетерпеливая ладонь пару раз ударила по кнопке звонка.

– Бегу, – угрюмо ответил Нефедов.

Потом он вернулся к столу, сдвинул папки в сторону: успеет еще зарегистрировать. Развернул листок, оставленный Зайцевым, и внимательно изучил написанное.

Ленинградские бандиты – люди нехитрые. Ленинградские следователи потому тоже не мудрили. Особо важные дела Коптельцев убирал в сейф. А вот за ключом следил не слишком.

Зайцев, во всяком случае, на это надеялся.

Коптельцев уже уходил. Стоял, облокотившись на стойку дежурного, чуть выпятив зад, расписывался в журнале. Лестница влажно блестела: было так поздно, что и вечерняя уборщица уже закончила работу.

Зайцев полетел через последние ступени.

Перо царапнуло бумагу, а сам Коптельцев вынужден был обеими руками уцепиться за стойку. И упал бы, если бы Зайцев сам не схватил его в объятия. Начальник был увесистым.

– Зайцев! Пьяный, что ли?

Зайцев выпустил его из объятий, чувствуя, что потянул мышцу. Коптельцев оказался увесистее, чем он рассчитывал.

– Епт. Чуть башку не расколотил тут.

Коптельцев одернул френч, оправился.

– Совсем уже не смотришь, куда прешь?

– Об какую это я хреновину перецепился? – Зайцев изобразил, что растерянно шарит взглядом у себя под ногами. А тем временем незаметно перевел ключ, добытый из кармана Коптельцева, себе в карман. Дежурный из-за стойки привстал, вытягивая шею:

– Уборщица, может, опять тряпку бросила? Бывает.

– Вы лампочку тут посильнее вкрутить не можете? В потемках скачем, – раздраженно перебил его Зайцев.

– Ты смотри, срач какой в журнале теперь, – пихнул толстую бухгалтерскую тетрадь Коптельцев.

– А мы промокашечкой сперва, – засуетился дежурный.

– Давай, Зайцев. До завтра, – буркнул, успокаиваясь, Коптельцев. И схватился за ручку двери.

– До завтра! – уже в спину сказал ему Зайцев. Похлопал себя по карманам. И негромко, но внятно произнес в сторону дежурного:

– Кепка наверху осталась.

– Ага, еще вдруг лысину застудишь, – согласился дежурный, страшно довольный своей шуткой.

Зайцев прыжками, сильно ухватываясь за перила, побежал наверх.

В кабинете Коптельцева глаза быстро привыкли к полумраку. Ночной простор над Фонтанкой казался светлым в больших окнах.

Руки двигались быстро и четко. Дыхание замедлилось, как во сне. При этом где-то на заднем крае сознания Зайцев продолжал развертывать параллельную цепочку событий: вот он идет к себе, вот отпирает опять – нельзя потратить в кабинете Коптельцева больше времени, чем на кепку; у дежурных бессознательное чувство времени и такая же бессознательно цепкая память на тех, кто входит и выходит, особенно в неурочный час. Призрачный, параллельный Зайцев стал бестолково искать кепку в своем кабинете.

Зайцев настоящий не делал ни одного лишнего движения. Оттиснул слепок на воске. Убрал отпечаток. Пригодится. На всякий случай внимательно осмотрел дверь: никаких там щепочек, перышек, волосков, бдительно пристроенных так, чтобы потом сразу обнаружить нежданный визит? Нет, Коптельцев явно ничего не опасался. Ключ мягко и сильно повернулся. Зайцев открыл дверцу сейфа.

Не папка. Стопки папок. Да, уголовный розыск работал в усиленном составе. Полгода энергично велось следствие. Свидетельство налицо. В темном брюхе сейфа не видно толком ничего. Что, если паранойя Коптельцева отыгралась внутри сейфа? Руки в перчатках начали потеть. Пора ускоряться.

Зайцев проверил, закрывает ли его дверца сейфа так, чтобы с улицы не виден был свет в кабинете. Зажег палочку карманного фонарика. Проверил, нет ли сторожевых волосков или прочей дребедени. Нет, Коптельцев и здесь не опасался чужого носа. Зайцев зажал фонарик зубами. Так лучше. Бесшумно, одним движением вынул все папки разом, плотно прижимая друг к другу, чтобы ни листочка случайно не вылетело. Присел на пол. Стал быстро просматривать.

Со страниц запрыгали слова: «террор», «террористическая группа», «антисоветский», «диверсия», «вредители», «немецкие шпионы». Он даже перепроверил обложку. Нет, точно Елагин парк. Коптельцев твердой рукой вел следствие против какого-то антисоветского заговора. И фамилии, фамилии, фамилии. И фамилия «Фирсов». Много раз. Везде. Теперь понятны их странные рожи и еще более странные тосты тогда, в пивной-чайной. Вернее, непонятны. Какой еще заговор? Не может быть.

Он услышал странный шум. Замер. Шум не стих. «Да ведь это же я дышу», – осознал Зайцев. Он заставил себя успокоить дыхание. Промокнул тыльной стороной ладони лоб. Время вышло.

– А, нашел свой блин, – подмигнул ему дежурный, подняв голову. Зайцев сдвинул «блин» на затылок.

– На себя посмотри, Кондратьев. Спокойных сновидений.

– Адье. Ой, Зайцев, погодь маленько!

«Опять какая-нибудь дурацкая острота», – подумал Зайцев.

– Ну чего еще?

– Вот, с почтой вечерней пришло. Я думал попозже разнести. Да забери сейчас, если хочешь.

Он протягивал толстенький коричневый конторский конверт.

Зайцев не ожидал никаких посланий, но виду не показал. Расписался в журнале.

Дверь хлопнула, выпустив Зайцева, впустив ночной холод.

– Возьмите, товарищ, это вас, – и протянул трубку.

Нефедов приложил ее к уху. В трубке зарокотало. Лицо Нефедова с полуприкрытыми глазками по-прежнему казалось сонным.

– Так точно, – ответил он.

Повесил трубку на рычаг.

– Ну-с, полагаю, инцидент, как говорится, исперчен? – с довольным видом поинтересовался полный, чисто вымытый и выбритый товарищ в хорошем шевиотовом костюме и откинулся на спинку кресла. Ручки кресла были в виде позолоченных львиных голов. «Музейное», – отметил Нефедов. Но лицо его по-прежнему не выражало ничего.

– Товарищ…

– Простак, – подсказал выбритый товарищ.

– Товарищ Простак, – повторил Нефедов. Ему нравилось производить впечатление туповатого: у людей быстрее иссякало желание с ним поговорить.