Дмитрий Миропольский - Тайна трех государей

Вскоре Варакса начал греть лагерное начальство деньгами и подарками: тогда это получалось легко и недорого, аппетиты у руководства были не чета нынешним. Подогретое начальство тут же смягчило Одинцову режим: полтора года он только и делал, что запоем читал присланные книги. Когда его освободили стараниями Вараксы, всё это добро осталось в тюремном клубе. Но дома Одинцов собрал свою собственную библиотеку – по интересам, которые пробудил в нём Варакса.

Видимо, сейчас надо припомнить прочитанное. Одинцов подумал, что израильтяне, должно быть, времени даром тоже не теряют и работают с книгами и записками Вараксы. Ничего, до них тоже дело дойдёт – придётся встретиться снова, потолковать с Владимиром о литературе…

…а пока Одинцов попробовал поставить себя на место Вараксы. Допустим, у него в руках оказался Ковчег. Вещь, мягко говоря, необычная. Что полагается делать в таких случаях? Первым делом полагается изучить матчасть – разобраться, что это вообще за штука. Профессор сказал, что Моисей написал целый том инструкций, как обращаться с Ковчегом. Тогда понятно, зачем в библиотеке Вараксы появился Ветхий Завет. Понятно, зачем были нужны научно-популярные книжки Арцишева: там про Ковчег рассказано человеческим языком, без мистики, как про механизм. Но зачем понадобилась художественная литература и почему на чтение ушло так много лет?

И ещё: почему исследование Мунина вызвало у Вараксы такой интерес? Почему он не избавился от историка, а, наоборот, взял в команду? Если уж Одинцов загремел в тюрьму как нежелательный свидетель, вряд ли Вараксой двигало желание помочь парнишке, попавшему в беду. Мунин был нужен, причём настолько, что осторожный Варакса подпустил его совсем близко к тайне, которую даже от Одинцова хранил больше двух десятков лет…

…в течение которых никак не воспользовался Ковчегом и продолжал что-то о нём выяснять. Кстати, Одинцов припомнил, что и с устройством на работу в Михайловский замок ему помог Варакса. Дело давнее, Мунина тогда и в помине не было, но место совершенно точно имело значение – об этом говорила Ева. Она даже стрелочку нарисовала: от России к Петербургу и от Петербурга – к Михайловскому замку. Какое-то по этой стрелочке движение шло. Хотя прятать Ковчег в замке – полная ерунда. Уж замок-то Одинцов знал как свои пять пальцев.

Вполне возможно, в планах Вараксы историку отводилась та же роль, которую он сейчас играл у Псурцева. Это хорошо, думал Одинцов, сидение в бункере пойдёт на пользу делу. Плохо, что с Муниным не переговорить с глазу на глаз. Но парень молодец: держит язык за зубами. Кое-что понял за эти несколько дней. Не проболтался про настоящего убийцу академиков ; промолчал о книгах Вараксы, оставленных евреям, – и то хлеб.

Ладно, решил Одинцов, пора спать. Голова должна быть ясной: завтра снова с утра до ночи предстоит слушать, запоминать и анализировать. Вопросов пока намного больше, чем ответов, но хотя бы становится понятно, про что и как надо спрашивать, а это половина дела. Когда будет задан правильный вопрос, тогда и ответ найдётся.

Псурцев должен сдержать обещание, легализовать погибшего Вараксу и разрешить Одинцову съездить на похороны. Значит, остались два-три дня спокойной жизни в бункере. Их надо потратить с толком. Общаться с интересными собеседниками, которые вынуждены его терпеть, – и собирать, собирать, собирать информацию.

Одинцов засунул чётки под подушку, закрыл глаза и подумал, что ни в жисть не догадался бы сопоставить историю с геометрией. А Ева и профессор сообразили мгновенно, чем работа Мунина отличалась от остальных: два царя задают прямую – три царя задают плоскость. Если упала монета, можно провести черту в направлении, где она звякнула, и надеяться, что монета лежит на этой черте. Шансов немного. Зато если обшарить плоскость пола – монета сыщется наверняка. Вот ведь мозги у людей!

Дышать по методу «четыре-семь-восемь» снова не понадобилось: через минуту Одинцов уже спал.

Ему снилась контуженная сова.

– Ну и как вам? – спросил Псурцев.

В полутёмной комнатке брезжил зеленоватый свет, падавший из комнаты для инструктажа сквозь исписанную прозрачную доску. Напротив генерала сидел Иерофант.

– Я доволен, – раздался из-под капюшона спортивной куртки его негромкий голос. – По-моему, хорошо поработали. Все участвуют. Кое-что начинает проясняться. Интересные взаимосвязи наружу выплывают. Даже архив ГРАУ добрым словом помянули.

– Не надо было его ликвидировать, – сказал генерал.

– Очень правильно сделали, что ликвидировали, – возразил Иерофант.

Спор возникал не в первый раз. Архив Главного ракетно-артиллерийского управления отсчитывал свою историю с 1575 года, когда Иван Грозный первым в мире сделал артиллерию самостоятельным родом войск и основал Пушечную избу. Это было первое военное управление русской армии. За четыре с лишним века архив накопил подробнейшие данные обо всех российских арсеналах и производстве оружия – от знаменитых пушек-единорогов до самых современных ракет. Псурцев активно черпал разнообразную информацию из тамошних источников: в ГРАУ хранились уникальные документы, которые не имели отношения к артиллерии, но представляли большую историческую и научную ценность.

Иерофант забеспокоился, когда учёные обнаружили в архиве документацию по проекту «Колокол». При штурме Берлина в сорок пятом году советским артиллеристам достались материалы исследований одной из лабораторий «Аненербе». Речь в них была о генераторе энергии с КПД больше единицы. Розенкрейцер предположил: если столько лет сенсационные сведения лежали просто так – они легко могли стать добычей тех, кому не должны были попасть в руки ни при каких обстоятельствах. Псурцев возражал: доступ к архиву крайне ограничен и за каждой бумажкой можно проследить.

Иерофант не унимался: о каком контроле может идти речь, если нет даже подробного описания всех документов?! А самое главное – неизвестна их реальная ценность. Папки «Аненербе» попались учёным под руку практически случайно, когда искали совсем другое. Какие ещё тайны скрывают бездонные хранилища архива ГРАУ? И вообще, настаивал Иерофант, до тех пор пока существует хотя бы малейшая вероятность доступа к важнейшей информации, нельзя быть уверенным, что эту информацию кто-то не использует в ущерб безопасности страны. Надо закрыть к ней доступ – и закрыть немедленно!

Псурцев прекрасно понимал, что розенкрейцер преследует свои цели, желая работать с материалами архива единолично, а всех остальных этой возможности лишить. Ведь в ГРАУ обращались многие учёные: вот и Мунин, оказывается, заказывал там некоторые документы. Однако в рассуждении о проблемах с безопасностью был весомый резон, а уж в безопасности генерал разбирался. Так что Иерофант давил ему на любимую мозоль – и додавил-таки. После знакомства с перечнем документов, на которых стояли грифы «Особой важности» и «Хранить вечно», Псурцев сам стал лоббировать ликвидацию архива.