Юлия Алейникова - Тайное сокровище Айвазовского

— Не кисни, — потрепала его по руке подруга. — Джузеппе сказал, что можно съездить в администрацию сестиери (района) и попробовать поискать там.

— Лучана! Какого сестиери? Мы понятия не имеем, где находилась эта вилла, — безнадежно махнул рукой Митя.

— Точно. — Она согласно кивнула и задумалась, глядя на проплывающие по каналу гондолы с богатыми туристами на борту. — А знаешь, мы не так искали! — вдруг расцвела она широкой белозубой улыбкой.

Улыбка у Лучаны была прекрасной, словно оправдывала ее имя — «сияющая». Она действительно сияла.

— Мы искали сведения о доме, принадлежавшем Тальони, а надо попытаться отыскать купчую за подписью Айвазовского. — Фамилию художника она произносила по слогам.

— Лучана, ты гений! — вскакивая с места и целуя в щеку подругу, воскликнул Митя. — Сможешь найти?

— Ха, какой быстрый. Надо сперва узнать, где искать. И потом, не забывай, мне еще и работать надо. А сейчас пошли в кино, хочу посмотреть новый фильм с Одри Хепберн. Обожаю ее! — поднимаясь из-за стола и одергивая платье так, что все сидящие в кафе мужчины позабыли о своих спутницах, воскликнула Лучана. — Пошли, — тянула она за руку замешкавшегося Митю.

Венеция, 1964 год

Митя брел вдоль каналов ненавистного города. Да, за последний год он успел возненавидеть Венецию, пропахшую морем, гнилью каналов, окутанную по утрам розовой туманной дымкой, наполненную толпами туристов и запахами жареной рыбы. Чужой, шумный, помпезный город.

Поиски сокровищ завершились полным фиаско, это стало ясно еще полгода назад. Когда у них с Лучаной хватило смелости признать собственное поражение, Митя впал в какое-то равнодушное оцепенение. Он перестал работать, целыми днями валялся дома. Не брился, отрастил клочковатую жиденькую бородку, которая страшно раздражала Лучану. Она пыталась растормошить его, заставить что-то предпринять. Скандалила, закатывала истерики. Но Мите было все равно. В последнее время она стала откровенно изменять ему, завела поклонников, с которыми вызывающе целовалась под окнами. Он не реагировал. Наконец позавчера она собрала свои вещи и уехала в Париж, предварительно окатив его волной русских проклятий, на которые была большой мастерицей. Митя даже с кровати не встал, чтобы запереть за ней дверь. Если бы она кинулась на него с ножом, он, наверное, и тогда бы не пошевелился.

Но прошло два дня, и Митя почувствовал невыносимую тоску. Одиночество сжало сердце, да и есть, если честно, захотелось. Лучана не оставила ни крошки продуктов, ни копейки денег. Пришлось выбираться на улицу. Порывшись по карманам, он нашел несколько лир — хватило на бутылку молока и кусок пиццы. Преодолевая вялость и апатию, оделся, кое-как побрился и двинулся в город — нужно было искать работу. Одно дело валяться в кровати, когда тебя кормят, поят и даже орут на тебя, а другое — тихо загибаться от голода. Кстати, он понятия не имел, до какого числа Лучана оплатила комнату, но подозревал, что только до своего отъезда.

К счастью, в разгаре был туристический сезон, и он смог пристроиться официантом в знакомом кафе. За годы жизни в Венеции Митя уже приобрел немалую квалификацию в этом деле.

И снова потекли безрадостные дни. Но если раньше их скрашивала мысль о сокровищах, которые должны перевернуть его жизнь, то теперь ожидать было нечего. Он все острее чувствовал тоску по семье, по Вере, по родному Ленинграду, и чем больше тосковал, тем чаще подумывал о возвращении. Если ему удалось выбраться из Союза, почему бы не попробовать вернуться? Хватит валять дурака. Сокровищ нет и не будет, пора поставить точку в этой истории и пробираться домой.

Он написал Лучане прощальное письмо в Париж, попросил прощения, все же она долгие два с половиной года была ему верным другом.

Лучана не ответила. И ладно. Домой! В Ленинград!

Cанкт-Петербург, 2016 год

— Мария? Это Никита Кирилин, — прозвучал в трубке сухой официальный голос. — По поводу дневников.

С момента их судьбоносного совещания прошло уже три дня, и Маша была уверена, что Никита передумал иметь с ней дело или вообще забыл о ней и о сокровищах.

— Дневников дома нет. Бабушка считает, что они, скорее всего, на даче на чердаке.

— Вы рассказали бабушке о кладе? — Отчего-то Маше это было неприятно.

— Нет, просто сказал, что хочу разобраться, зачем это вам вдруг понадобились дедовы дневники, — пояснил Никита, незаметно переходя на обычный человеческий тон.

— Ясно. Значит, вы попробуете отыскать их на даче?

— Не вы, а мы. Там работы на целую роту солдат, а вы хотите, чтобы я один все перелопатил?

— Почему? — удивилась Маша.

— Потому что вы наш чердак не видели. Эта дача еще бабушкиным родителям принадлежала, туда десятилетиями мои бережливые предки свозили всякий хлам под лозунгом «а вдруг пригодится». Так что искать будем вместе. Завтра суббота, вот и двинем прямо с утречка.

— Да как я же я туда поеду, если там ваши родственники? Я еще первую встречу не забыла. — В Машином голосе зазвучала обида.

— Не волнуйтесь, никого, кроме сестры с племянницей, не будет, а она вас в глаза не видела, — успокоил Никита. — Скажу, что вы моя новая девушка, и дело с концом. Главное, фамилию свою не называйте.

— Знаете что, — Маша не нашлась что ответить и запыхтела от возмущения. Все-таки Кирилины — на редкость бестактное семейство.

— Да ладно вам дуться. Так я завтра заеду за вами в одиннадцать, договорились?

— Машенька, с кем это вы на дачу собираетесь? — прогнусавил Николай Вениаминович, не успела она повесить трубку.

Сегодня была пятница, а по пятницам он неизменно появлялся в архиве.

— Не ваше дело! — огрызнулась Маша, хотя грубости за ней обычно не водилось.

Стеснялась коллег — это раз, да и вообще не была склонна к хамству. Но сегодня вот не сдержалась и, к собственному стыду, повела себя недопустимо бестактно.

Лицо Николая Вениаминовича тут же скривилось, глаза презрительно сощурились, и не известно, что бы он сказал, если бы не вмешательство Аллы.

— Николай Вениаминович, — язвительно промурлыкала та, — а на каком основании вы задаете Марии столь нескромные вопросы?

Машиной благодарности не было предела. Вот именно, на каком основании?

— Маша — девушка молодая, незамужняя, имеет право проводить свободное время по своему усмотрению. А вот вам как человеку женатому не пристало вести себя столь навязчиво и бесстыдно и заигрывать с девицами на выданье.

Аллу Николай Вениаминович раздражал не меньше Машиного. А еще она прекрасно знала, как бесят подругу его домогательства. Просто у той пороху не хватает отшить его раз и навсегда.

— О чем это вы, Алла Юрьевна? — высокомерно вскинул брови задетый за живое Николай Вениаминович.