Валерия Вербинина - Эхо возмездия

Не прошло и четверти часа, как Георгий Арсеньевич устроился напротив полыхающего камина и с наслаждением чувствовал, как по его телу разливается тепло. Амалия сидела в соседнем кресле, хмуро разглядывая бритву Колозина, которую ей отдал доктор.

– Осторожно, она острая, – сказал Волин.

– Не понимаю, – пробормотала Амалия, складывая бритву. – Что ему здесь было нужно?

– Может быть, он просто заблудился и пришел не туда? – предположил Георгий Арсеньевич, с любопытством глядя на нее.

– А куда же он шел – к Селиванову, который живет по соседству? Ну уж нет, милостивый государь… Куприян Степанович, возможно, был не ангел, но семьи он не резал и детей не убивал.

– Что вас беспокоит, сударыня? – прямо спросил доктор. Так же прямо, как он привык говорить с пациентами об их недомоганиях.

– Все, – отрезала Амалия, кладя сложенную бритву на стол. – Кто ему сказал, что в ограде есть дыра и через нее можно попасть в сад? Почему он взял с собой эту адски острую бритву и зачем явился сюда ночью? Вы говорите о шантаже… Допустим, но кого он мог тут шантажировать? Федора Меркулова, который только что вернулся с Сахалина? Анну Тимофеевну? Вздор какой-то!

– Может быть, кто-то назначил ему встречу в вашем саду, но этот кто-то не является членом семьи Меркуловых? – сказал Волин. – Хотя что толку гадать… Пусть петербургский следователь разбирается, он же для этого сюда и приехал.

– У следователя сейчас второе убийство, еще хуже первого, – вздохнула Амалия. – Прежде чем он найдет, кто и за что убил Колозина, мое имя вываляют в грязи, и не раз, – добавила она задумчиво.

– Ну, нет! – вырвалось у доктора.

– Как только станет известно, что Колозина убили в моем саду… Ну хорошо, в саду Меркуловых, начнется бог весть что, – жалобно промолвила Амалия и посмотрела Волину прямо в душу своими поразительными золотыми глазами.

– Я думал, – осторожно заметил доктор, – что такая женщина, как вы, не станет дорожить мнением глупцов, которые зовутся обществом.

Тут у баронессы Корф, которая, если говорить начистоту, ничуть не обманывалась относительно своих достоинств, возникло скверное ощущение, что молодой земский доктор ее раскусил. И вообще, хотя он производил впечатление человека, которого не интересует ничего, кроме его работы, именно он, основываясь на довольно-таки шатких предположениях, нашел место гибели Колозина, в то время как сама она почти каждый день ходила неподалеку и ничего не заметила.

Но тут Амалия увидела, как Волин смотрит на нее, и мысли ее приняли совершенно иной оборот.

«Господи, ну почему мне поручили завлечь этого зануду Бэрли, а не кого-нибудь поинтереснее, посимпатичнее… и поумнее, если уж на то пошло!»

– Если вы опасаетесь нескромности с моей стороны, – добавил Георгий Арсеньевич, – то я могу пообещать, что никому не скажу ни слова о том, что я узнал.

– Ну как это, никому не сказать ни слова, – протянула Амалия и как бы невзначай коснулась руки доктора, – уж господину Ломову определенно придется все рассказать…

– К черту господина Ломова! – пылко объявил Волин и, притянув к себе Амалию, поцеловал ее.

Так мистер Бэрли получил отставку еще до того, как добился благосклонности баронессы Корф, а Георгий Арсеньевич задержался в доме до самого утра, причем общество Амалии заставило его настолько забыться, что он почти не обратил внимания на пожар у Селивановых.

Сергей Васильевич Ломов провел беспокойную ночь.

Предположим, ночь баронессы Корф тоже нельзя назвать спокойной, но по совершенно иной причине, и вряд ли кто-то отважился бы назвать ее неприятной. В случае с Ломовым ни о каком приятном времяпровождении речи не шло.

Он расспрашивал людей, которые хорошо знали Селиванова, которые имели зуб против Селиванова, которые могли бы что-то знать о том, почему фабрикант был убит, но все нити обрывались, никто ничем не мог помочь, а потом стало известно о пожаре, и пришлось бросать все и ехать туда, где от трехэтажного дома остались лишь обгорелые стены, покрытые зловещей черной копотью.

Сам собой напрашивался вывод о поджоге, о том, что пожар был как-то связан с убийством, и Сергей Васильевич стал ловить на себе полные недоумения взгляды Порошина и Ленгле. И в самом деле, есть два убийства и странный пожар, а следствие топчется на месте, и никаких подвижек что-то незаметно.

Итак, ночь не удалась совершенно, а утром Ломов получил записку от баронессы Корф с просьбой незамедлительно приехать к ней. Но так как особый агент находился в прескверном расположении духа, тон письма произвел на него самое неблагоприятное впечатление.

«Бобик я ей, что ли, на побегушках? И почему бы открытым текстом не написать, если она сумела узнать что-то? Ах, госпожа баронесса, любите же вы напускать туману…»

Порошину Сергей Васильевич поручил продолжить расследование убийства фабриканта, а сам, проигнорировав настойчивое приглашение Амалии, сначала решил навестить Снегиревых.

Поговорив с Лидочкой и записав ее показания, Ломов решил для очистки совести еще раз опросить прислугу. Сказать по правде, он не ожидал ничего особенного, но одна из горничных вспомнила, что после того, как разъехались гости, студент расспрашивал ее о том, кто живет по соседству, причем больше всего его заинтересовала усадьба Меркуловых, и он захотел в подробностях узнать, как туда добраться пешком.

– И вы ему рассказали?

– Да, сударь… Если идти по большой дороге, то далековато будет, ну, а если повернуть и срезать через лесок… Там в одном месте ограда сада обвалилась, и можно сразу же попасть в сад, а если идти до ворот, то они гораздо дальше…

– Скажите, Дмитрий Иванович как-то обосновал, почему его интересует именно усадьба Меркуловых?

– Ничего он не говорил, – покачала головой девушка.

Ломов внимательно посмотрел на горничную.

– Почему, когда я приезжал в прошлый раз, вы не упомянули о вашей беседе с Колозиным?

– Так я думала, это ж не важно… Его ведь в саду Одинцовых нашли. А теперь говорят, что его убили в другом месте…

Тут Сергей Васильевич учуял, что в коридоре кто-то бесшумно подошел к закрытым дверям комнаты, в которой он разговаривал с горничной, и напряженно подслушивает, весь аж закоченев от любопытства. Не было никаких настораживающих признаков, посторонних шумов и прочего, но выучка – великая вещь, и Ломов не сомневался, что с той стороны двери, затаив дыхание, стоит женщина.

«Маменька, что ли? – весело подумал он. – Сегодня она, как только завидела меня, сразу же заявила, что у нее мигрень, и удалилась».

– Войдите! – не удержавшись, преувеличенно бодро крикнул он.

Дверь растворилась не сразу. На пороге, положив руку на дверную ручку, стояла Наденька в бледно-желтом платье, перехваченном в талии черным поясом, и взгляд, которым она смерила «следователя по особо важным делам», никак нельзя было назвать дружелюбным.