Валерия Вербинина - Убежище чужих тайн

– Прошу прощения?

– Конечно, в таком случае у него не хватило бы смелости вам признаться. – Ольга Антоновна торжествующе усмехнулась. – Он всегда считал себя неотразимым, но когда он после смерти Луизы стал разбирать ее бумаги, то сделал крайне неприятное открытие. Она вела тайную переписку с другим мужчиной, которая началась еще до того, как она забеременела. Он посылал ей записочки на скверном французском…

– И кто же это был?

– Сергей Петрович не успел выяснить, потому что его вскоре арестовали, а когда следствие наконец закончилось, ему хотелось только одного – уехать подальше от России, – отрезала Ольга Антоновна. – Как и все обманщики, он не горел желанием распространяться о том, что сам стал жертвой обмана, но кое-что мне все-таки стало известно. Представьте, тот незнакомец всегда подписывал свои записки словами «votre constant adorateur» [9].

– Однако! – вырвалось у Амалии. – Получается, мадемуазель Леман была не так проста, как кажется? Ведь до сих пор мы думали, что имеем дело с обыкновенным любовным треугольником – один мужчина и две женщины, – а тут внезапно возникает еще один мужчина… Записки были на французском?

– Да.

– А что, мадемуазель Леман совсем не говорила по-русски?

– О-о, тут все сложно, – усмехнулась Ольга Антоновна. – Она постоянно жаловалась, как ей трудно говорить по-русски, и в присутствии гостей предпочитала беседовать с Сержем по-французски… Но я уверяю вас, когда ей хотелось сказать гадость Елене Кирилловне или горничной, сразу же выяснялось, что русский она знает великолепно.

– И часто она говорила всем гадости?

– Простите?

– Я это к тому, что мы все время обсуждаем только двух подозреваемых: Сергея Петровича и Надежду Илларионовну. А что, если Луизу убил кто-то другой, со стороны? Может быть, у кого-то из слуг были причины, чтобы пожелать от нее избавиться… Если, к примеру, она не стесняла себя в выражениях…

Графиня Тимашевская вздохнула.

– Боюсь, мне придется вас разочаровать, – сказала она серьезно. – Луиза могла в сердцах сказать прислуге что-нибудь ужасное, особенно после ссоры с любовником, но потом со слезами на глазах просила прощения, давала денег или дарила что-нибудь из своих вещей. Бывали случаи, когда она увольняла горничных, которые приглянулись Мокроусову, но они тоже не оставались внакладе, правда, здесь им платил хозяин. Поверьте, никто из слуг не относился к ней плохо, почти все ее жалели, потому что прекрасно видели, как Сергей Петрович с ней обращается.

– Раз уж мы заговорили об уволенных слугах, вам известно, за что она выгнала Егора Домолежанку? Он ведь все-таки не хорошенькая женщина…

– Елена Кирилловна поймала Егора на мелком воровстве и сообщила хозяину, а от него узнала и Луиза. Сергей Петрович был склонен простить Егора, но Луиза решила, что вору среди слуг не место, и добилась того, что его уволили.

– То есть от Луизы все же зависело, кто останется в усадьбе, а кто будет уволен?

– От нее и от Сергея Петровича, потому что усадьба все-таки принадлежала ему. Но обычно он не перечил Луизе, если она говорила, что не хочет видеть того или иного человека.

– Благодарю за то, что прояснили этот момент. С вашего позволения, вернемся к запискам, которые Сергей Петрович обнаружил после ее смерти. Вам что-нибудь известно о них, кроме подписи? Много их было или мало, кто мог их писать, кто их приносил?..

– Госпожа баронесса, вы должны понять, что он их мне не показывал, – заметила гостья. – Об их существовании я узнала от Груши, и то совершенно случайно. Господин Мокроусов человек самолюбивый, и ему было бы невыносимо тяжко признаться в подобном… э-э… афронте. – Произнося последнюю фразу, она широко улыбалась, как будто мысль об оскорблении, которое перенес Сергей Петрович, доставила ей неподдельное удовольствие.

– Но ведь Груша наверняка рассказала вам что-нибудь еще? – настаивала Амалия. – Наверняка Сергей Петрович стал вызывать прислугу, требовать от нее отчета, что это за записки и откуда они взялись…

– Вот поэтому я о них и узнала, – кивнула графиня. – Судя по тому что он вышел из себя, речь шла вовсе не о банальном флирте. Тон записок был такой, как будто их писал любовник. Кроме того, кое-где в посланиях были указаны даты, и Сергей Петрович выяснил, что переписка началась за несколько месяцев до того, как Луиза сообщила ему о своей беременности.

– Значит, Сергей Петрович сопоставил числа, выяснил, что у Луизы мог быть роман с другим…

– И усомнился в том, что является отцом ее дочери, – закончила Ольга Антоновна. – Так что меня вовсе не удивляет, что он долгое время не горел желанием ее видеть.

– Но Сергей Петрович хоть что-нибудь узнал о том, кем может быть этот другой? – спросила Амалия.

– Ничего он не узнал, – фыркнула Тимашевская. Она сидела, положив ногу на ногу, и задорно покачивала носком туфельки. – Кто приносил письма, как Луиза их получала и, главное, как она ухитрилась закрутить интрижку под носом у Сержа, так и осталось тайной.

– А вы сами что думаете об этом? – спросила Амалия с любопытством.

– Я? – Ольга Антоновна пожала плечами. – Если постараться, в округе можно найти французов – одного управляющего и несколько учителей. Но я сомневаюсь, что кто-то из них писал любовные записки Луизе.

– Записку писал не француз, – отозвалась Амалия. – Votre constant adorateur – здесь неправильный порядок слов. Прилагательное перед существительным, как обычно пишется в русском. Правильно будет: «votre adorateur constant», с прилагательным после существительного. Эту записку писал не француз, а русский, хоть и немного знающий французский язык.

– Очень даже может быть, – сказала графиня, подумав. – Но вы должны войти в мое положение: я хорошо знала Луизу и видела ее почти каждый день в течение нескольких лет. Я готова была поклясться чем угодно, что для нее не существовало никого из мужчин, кроме Сержа. Поэтому я все-таки не исключаю того, что он ошибся и Луизе просто докучал какой-то назойливый поклонник, а она не говорила о нем Сергею Петровичу, чтобы не раздражать его лишний раз.

– Скажите, сударыня, а какое вообще впечатление она на вас производила? – спросила Амалия.

– Она казалась мне красавицей, но теперь я понимаю, что она не была так уж и хороша собой, скорее умела выгодно себя подать, – задумчиво промолвила Ольга Антоновна. – Она не была глупа, но сейчас я бы не назвала ее умной или, допустим, образованной. Вы спросили, какое она производила впечатление, – так вот, она вся была впечатлением: как бы красивая, как бы яркая, как бы неглупая и острая на язык. Одним словом, настоящая француженка. Сейчас я бы назвала ее просто пустышкой и не стала бы даже обращать на нее внимания, но это потому, что с тех пор я видела много разных людей и многое узнала. Впрочем, она не только мне казалась чем-то особенным – ведь Сергей Петрович видел и знал куда больше, чем я, но почему-то именно она пришлась ему по душе больше остальных женщин. Он даже был ей верен… Почти верен, настолько, насколько это вообще возможно для такого повесы, как он…