Валерия Вербинина - Убежище чужих тайн

– Ты должен был мне сказать, что Миша заболел, – мрачно промолвила Амалия.

– И что? Ты бы сходила с ума, не находила бы себе места, бросилась бы в Петербург, а к твоему приезду он бы успел выздороветь. Пойми: мы не хотели, чтобы ты страдала. Никто не хотел, чтобы тебе было плохо.

– А если бы Миша умер?

– Но он не умер, – коротко ответил Казимир. – Если тебе хочется кого-то винить, валяй, можешь обвинять во всем меня. Я привык, мне не впервой.

– При чем тут ты? – проворчала Амалия. Она села на диване, вытирая платком мокрые щеки. – Я всегда хотела переехать из этого дома. Это вина Александра, что Миша заболел. Если бы мы переехали на Английскую набережную, ничего бы не случилось.

Казимир вздохнул.

– Знаешь, почему я не женюсь? – внезапно спросил он.

– Думаю, что да, – ответила Амалия с вызовом в голосе. – Потому что у неженатого больше свободы.

– И это в том числе, – согласился ее собеседник, – но не женюсь я еще и потому, что не люблю таких положений.

– Каких?

– Когда одной половине во что бы то ни стало хочется найти виноватого и она всегда начинает обвинять вторую половину.

– По-твоему, я не права?

– По-моему, вам надо просто переехать на Английскую набережную и успокоиться, вместо того чтобы выяснять, кто прав, а кто виноват.

Тем более что Александр Корф не принадлежит к тем людям, которые легко сносят попреки, и, если Амалия начнет его обвинять, он наверняка найдет что ответить. К примеру, спросит, где она сама находилась в то время, когда их сын был болен, а от данного вопроса всего одна реплика до предположения, что какая-то французская авантюристка ей дороже собственной семьи. Разумеется, это было неправдой, но ведь в ссорах важна вовсе не правда, а повод для того, чтобы побольнее уесть противника.

Впрочем, так как Казимир был – иногда – чрезвычайно умен, вслух он этого не сказал.

– Я все же считаю, что ты и мама поступили нечестно, – упрямо повторила Амалия. – Вы не должны были держать меня в неведении.

Но Казимир, который прекрасно умел игнорировать то, что ему не хотелось слышать, предпочел пропустить ее слова мимо ушей.

– На улице жарко, – сказал он. – Может быть, пойдем поедим мороженого? Заодно и обсудим, что ты будешь делать дальше.

– Тут нечего обсуждать: я вернусь домой, – сказала Амалия, поднимаясь на ноги. – Дело Луизы Леман меня больше не интересует, и мне все равно, кто ее убил и за что. Все равно ее дочь не откажется от капиталов Мокроусова. Я только зря потратила время, пытаясь ей помочь.

– А я тебе что говорил? – торжествующе спросил Казимир. – Ну, приводи себя в порядок, и пойдем есть мороженое! Предупреждаю, я страшно обижусь, если моя племянница не окажется самой красивой дамой в Полтаве…

И хотя Амалия только что пережила настоящий взрыв отчаяния, она все же поймала себя на том, что улыбается.

Амалия проснулась в шестом часу утра и долго лежала в темноте с открытыми глазами. Мысли ее постоянно возвращались к маленькому сыну; чем-то они напоминали круговорот, когда один обрывок мысли цеплялся за другой, и все эти обрывки могли быть внешне никак не связаны, но потом Амалия снова начинала думать о Мише, и так без конца.

Она была неспокойна, и то состояние лихорадки духа, которое она переживала, было для нее сравнительно новым. Когда женщина беспокоится о чем-то и когда мать беспокоится о своем ребенке – это совершенно разные переживания, несопоставимые по интенсивности. Но Амалия хорошо знала себя и почувствовала, что к ее беспокойству примешивается какое-то новое ощущение, с самим Мишей никак не связанное.

Амалия заворочалась в постели, пытаясь устроиться поудобнее, но сон забыл о ней, и она забыла о нем, как только осознала, что именно – кроме сына – ее тревожит. Вчера она услышала – или сама сказала – что-то, что было первым звеном к разгадке дела Луизы Леман. Интуитивно она нащупала ниточку, которую достаточно было лишь немного потянуть – и все, клубок бы размотался.

Мокроусов сказал, что убийца Надежда, а она сказала, что убил он. Нет, не то, все это мы уже сто раз проходили…

Кинжал, украденный из ящика… Не то.

Кто вообще мог убить Луизу Леман? За что ее было убивать в самом деле, да еще так рассчитанно и жестоко? Почему жены Сергея Петровича умирали молодыми? Была ли их смерть насильственной, и если да, имела ли отношение к Луизе?

И тут Амалия поняла, каким образом были связаны все три убийства, – и клубок, вокруг которого она блуждала столько времени, стал разматываться на глазах.

– Нет, – воскликнула она, садясь на постели и отбрасывая обеими руками назад длинные светлые волосы, – этого не может быть!

Позвольте, а почему бы и нет? Разве не она сама вчера сказала…

– Ну конечно же, – бормотала Амалия, уставившись невидящим взором на пыльные бархатные портьеры на окнах, – с самого начала можно было понять, что тут что-то не так… И первую жену, и вторую отравили, но не из-за денег… Хотя нет, все-таки из-за них… Да, вот теперь все сходится. – Она глубоко вздохнула. – Но этого человека голыми руками не возьмешь. Убийство Луизы Леман было осуществлено так, что комар носу не подточит… Нужны доказательства… А откуда я их возьму?

Едва дождавшись утра, она послала три записки: одну – Сергею Петровичу, другую – доктору Гостинцеву и третью – Николаю Лаппо-Данилевскому.

– Делайте что хотите, сударыня, – сказал Мокроусов, которому Амалия путанно и довольно туманно объяснила, что от него требуется. – Не буду вам говорить о размерах моей благодарности, если вы наконец-то сумеете разобраться в этом деле. Лично я отдал бы половину своего состояния человеку, которому бы это удалось.

Через час после его ухода явились Гостинцев и студент, и им Амалия тоже объяснила, что от них потребуется.

– Это ключ от черного хода особняка, который принадлежит Сергею Петровичу. Из слуг в доме находятся только Елена Кирилловна, ее сын и кухарка. Садовника сегодня нет. Когда я войду в дом, ваша задача – тоже проникнуть туда, но незамеченными. Вы должны спрятаться рядом с комнатой, в которую меня проводят, и слушать мой разговор с человеком, которого я подозреваю в трех убийствах. Это очень важно, так как вам придется вскоре повторить то, что вы услышите. Вы будете официальными свидетелями, понимаете?

– Это похоже на роман, – заметил доктор с улыбкой. – Но ради вас, сударыня, мы готовы на все, что угодно!

Николай Лаппо-Данилевский был куда менее красноречив. Он лишь спросил:

– Убийца будет наказан?

– Если я заставлю его сознаться, – сказала Амалия, посерьезнев. – Но должна честно вас предупредить, что шансы не слишком велики.

Елена Кирилловна проводила Амалию в гостиную, где на стене висел портрет очень красивой женщины в белом платье, чем-то напоминающей Луизу Делорм, и сказала, что хозяин уехал к врачу, но обещал в скором времени вернуться.