Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Пока я шел, моя уверенность в виновности Саламонского только укреплялась. Понятно, что этому способствовала ревность, но тогда я не думал об этом. Мало того, я все время возвращался к этому дурацкому скомканному разговору с Лизой, придумывал ей то отповедь, то начинал убеждать… В общем, со всей силы махал кулаками после драки. Потом притормаживал и возвращался мыслями к Саламонскому. Если именно он подстроил те две смерти (а как директор цирка Альберт Иванович мог это сделать легко), то остается один вопрос – зачем? Может, акробат и дрессировщик знали какую-то тайну, которая, по мнению Саламонского, должна быть похоронена – и похоронена надежно? Но, как известно, в цирке очень трудно сохранить тайны, если они не касаются специальных секретов мастерства. Я обдумывал вопрос так и этак, но в голову не шло ничего путного. Зато путь к дому, в котором жил Дуров, показался мне очень коротким.

Я был еще на лестнице, когда из-за дуровской двери послышался лай маленькой собачонки – вероятно, тот самый фокстерьер Пик. Под этот лай я сначала вертел ручку звонка, а потом колотил в дверь кулаком, пока с той стороны не послышался голос хозяина:

– Иду! Иду! Пик! На место! Кого это черти принесли?

– Меня принесли, – сказал я, когда Дуров наконец-то открыл дверь своей квартиры. – Э-э-э, Владимир Леонидович, да с вами действительно нехорошо…

– Вы? – спросил Дуров. – Ну, заходите, коль пришли. Он пропустил меня в коридор и, привалившись к стене, ждал, пока я не разденусь. Дуров был в одном халате. Ноги он засунул в старые ковровые тапочки. Лицо его было опухшим и небритым, шевелюра – всклокочена.

– Прошу к нашему шалашу, – сказал Дуров и поплелся вперед. Я вслед за ним вошел в гостиную, где на столе стояли пустые бутылки, рюмки, бокалы и пепельницы, полные папиросных гильз.

Дуров, чуть не упав, пошарил за диваном и выудил оттуда бутылку вина.

– Чудесно, – сказал он. – Будете?

– Буду, – кивнул я.

Однако дрессировщик никак не мог справиться со штопором – пришлось прийти ему на выручку и самому разлить вино по бокалам.

Я пригубил, а Дуров выпил залпом.

– Что же это вы, Владимир Леонидович, – сказал я укоризненно. – Так ведь и выступать не сможете.

– А черт с ним! – заплетающимся языком ответил Дуров. – Так хоть не страшно. Что, новую афишу уже повесили?

– Нет еще.

– Боятся. И правильно боятся. Все! Черная метка уже есть. Вешай не вешай… Все равно кто-то умрет.

– А если вовсе не вешать афишу?

– Один черт! Налейте еще.

Я налил, но вполовину.

– Лейте! – приказал Дуров.

– Не буду.

– Тогда дайте бутылку.

– Не дам.

Неловкими пальцами Дуров вытащил из коробки папиросу и долго шарил по столу в поисках спичек. Наконец, найдя их, прикурил и выпустил целый клуб дыма. Прищурившись, посмотрел на меня и вдруг смутился.

– Владимир Алексеевич! Стыд-то какой! Стыд! Я на взбесившегося медведя ходил с голыми руками, одним взглядом его подавлял. А тут! Стыдно!

– Ничего, Владимир Леонидович, бывает. Так и на войне – когда в атаку идешь – сначала страшно, потому как противника не видишь. И смерть кажется тебе каким-то черным облаком, которое непременно настигнет и проглотит. А потом, когда самое дело начинается – ничего – страх проходит.

– Проходит… – повторил Дуров.

– Да, проходит. Начинается работа. Работа – великая вещь! Помните кукуевскую катастрофу поезда? Когда несколько вагонов рухнули в яму, размытую дождями под рельсами?

– Ну, конечно.

– Я ведь туда самым первым из репортеров приехал. Заперся в туалете состава, на котором ехала правительственная комиссия, и вышел только в самом конце. Катастрофа была страшная – оторвались паровоз и первый вагон, оторвались три вагона в хвосте. Машинист сплоховал – дал контрпар и буквально раздавил вагоны, которые рухнули в ту пещеру, размолол их вместе с людьми. Туда хлынула жидкая глина, перемешанная с обломками вагонов, и пассажиров живьем погребло под этой массой. Несколько дней вытаскивали. На третий день думали – все, всех вытащили, ан нет – покопали еще и нашли целое кладбище.

– Ужас! – выдохнул Дуров.

– Точно так. И я все время там был и давал телеграммы в «Московский листок». Вы бы меня видели в тот момент – грязный, перепачканный землей – две недели не мылся, весь пропитался трупным запахом. Потом долго не мог есть мясо, полгода – потому как начались обонятельные галлюцинации. Только видел мясо, сразу слышал этот трупный запах.

– Зачем вы мне рассказываете? – скривившись, спросил Дуров.

– Я не сошел там с ума только потому, что все время работал. Я не запил, не повесился, не рехнулся – потому что работал и ни о чем, кроме как о работе, не думал. Вы же перестали думать о работе. Вот вас и засосало в это пьяное болото.

Дуров махнул рукой.

– Не говорите глупостей. Сегодня допью, а завтра – как новенький буду.

– Не допьете и не будете.

Дуров вскочил.

– Да как вы смеете мне такое говорить! Мне! Вы что, знаете меня? Вы меня видите чуть не в третий раз!

– Зато я тебя знаю как облупленного, – вдруг раздался у меня за спиной новый голос. – И потому считаю, что этот господин совершенно прав. Иди-ка, Володя, проспись, а завтра начни репетировать.

Дуров вскинул глаза на человека за моей спиной. Я тоже обернулся.

– Вы дверь-то не закрыли, вот я и вошел без стука, – сказал высокий господин с черными усами, очень похожий на Владимира Леонидовича. Только одет он был щегольски и держался прямо, будто палку проглотил.

– Толя? – выдохнул Дуров.

– Вуаля! – ответил ему брат.

Пауза длилась недолго. Вместо того чтобы раскрыть брату свои объятия, Владимир Леонидович нахмурился и крикнул:

– Ну, ты и наглый!

– А уж как я рад тебе, брат! – лучезарно улыбаясь, отозвался Анатолий Леонидович.

– Что, пришел? Полюбоваться?

– Ну, признаюсь, я давно тебя таким красавцем не видел.

Дуров схватил со стола бутылку и метнул бы ею в брата, не успей я перехватить его руку. Некоторое время мы молча боролись. Потом он сдался, и я отнял у него эту бутылку. Посмотрев на меня бешеным взглядом, Владимир Дуров крикнул:

– Вон! Оба вон! Вон, я сказал!

– Пойдемте, – кивнул серьезно Анатолий, – Володе надо прийти в себя. Нехорошо, что мы тут за всем этим наблюдаем.

– Вон! – заорал Дуров.

Мы спешно вышли, схватили с вешалки свою одежду и скоро оказались на улице.

– Пойдемте, что ли, в «Крым»? – предложил Анатолий. – Поговорим?

– Что же, – ответил я, – кормят там прилично, а для местной публики еще рановато. Так что пойдем.

– Кстати, разрешите представиться – Анатолий Дуров. Володин брат.

– Да, я уже это понял. А я – Владимир Гиляровский.

– О, – отозвался Дуров-младший, – я читал ваши репортажи. Вы знамениты.