Валерий Введенский - Мертвый час

– Жаль! Убийство Мызникова все объясняет, – сокрушенно произнес Крутилин.

– Что, например? – спросил князь.

– Думаю, дело было так: увидев Красовскую на свадьбе, Волобуев понял, что по-прежнему ее любит. Но актриса хранила верность супругу (все свидетели это подчеркивают). Из ревности Волобуев подсыпал Мызникову в водку, или что они там пили, дигиталин. Тот погиб. Проходит год. У Красовской с Волобуевым в самом разгаре роман, и вдруг она узнает, что ее муж был отравлен. Актриса требует от графа объяснений, а тот, боясь разоблачения, ее убивает. Четыркин, их старый знакомец, знал про их связь. И когда нашли труп актрисы, Волобуев испугался, что приятель придет к тем же выводам, что и мы с вами…

– Насчет меня – торопитесь, Иван Дмитриевич. Я с вами категорически не согласен, – перебил начальника сыскной полиции адвокат. – Уж извините, но ваша версия противоречит фактам: Красовская написала в письме, что смертельная опасность грозит и ей, и Волобуеву. Значит, подозревала не графа, а кого-то другого.

– Готов спорить, Дмитрий Данилович. А что бы вы написали Волобуеву на месте Красовской? «Я знаю, вы убили моего мужа!» Нет, она решила заманить графа в ловушку, предъявить свое доказательство – жаль, что листок этот исчез, – и получить признание.

– Отпустить служанку и пригласить в дом убийцу? Это же верная погибель.

– У них был роман. Ей и в голову не пришло, что граф ее убьет.

– Я знаю, кто отравил Мызникова, – заявила вдруг Сашенька.

Оба спорщика с изумлением на нее уставились.

– Графиня Волобуева. Это она подсыпала Мызникову дигиталин, – уверенно произнесла княгиня.

– Зачем? – спросили хором Крутилин и Тарусов.

– Месть за Мишу. Мария Дмитриевна считает, что лошадь ее сына понесла из-за шампанского, которым Мызников ее напоил. Сама мне об этом сказала.

– Ладно, допустим, – обдумав неожиданную версию, произнес князь. – Но убить Красовскую графиня не могла – находилась в ту ночь в Ораниенбауме.

– А вот Екатерину Захаровну убил ее муж. Красовская предъявила ему свое доказательство – например, какое-то письмо от Марии Дмитриевны с проклятиями Мызникову – и Волобуеву пришлось любовницу пристрелить. Не мог он допустить, что мать его детей отправят на каторгу.

– Абсурд, – скривился Тарусов.

– Почему? – дернула от возмущения плечами Сашенька.

– Машенька не способна на убийство.

– Любая мать ради ребенка способна на что угодно. Поверь!

– Мне пора, – Иван Дмитриевич снова встал. – Дмитрий Данилович, может, все-таки вместе поедем?

– Нет, я останусь с семьей, – обнял жену Тарусов. – Отправлюсь завтра первой машиной.

Он хотел хорошенько все обдумать, тщательно взвесить каждую мелочь перед встречей с Лизой. А вдруг она не виновна, вдруг это случайное совпадение?

Однако и следующим днем князь уехал не сразу – когда завтракал, прибыл Петюня с запиской от Марии Дмитриевны. В ней содержалась просьба обязательно ее посетить.

Графиня приняла его в будуаре:

– Митенька! Как хорошо, что откликнулись, – воскликнула она, с трудом привстав. – Знала, что не бросите в беде. У меня новое несчастье. Боюсь, что его мое сердце точно не выдержит. Слышите, как дышу? Обычно подобный свист – когда поднимусь по лестнице. Но сегодня лишь перебралась с кровати на стул.

– Вы приняли лекарство?

– Ну конечно.

– Какое, если не секрет?

– Дигиталин. Если бы не он, меня бы уже не было.

– Говорят, он небезопасен…

Конечно же, Сашенькина версия Тарусова не убедила. Что за ерунда? Однако на всякий случай, раз он сюда попал, решил выяснить, как хранится дигиталин, насколько возможно кому-то из домашних или посторонних им воспользоваться.

– Знаю. Доктор все уши мне прожужжал. Не больше двадцатой части грана [146]за раз, а в день только четыре горошины.

– Дигиталин надежно спрятан?

– Спрятан? Жить без него не могу. Всегда при мне, – графиня вытащила из кармана аптекарскую склянку и потрясла горошинками. – И во всех комнатах, где бываю, по пузырьку. Не дай бог приступ.

Князь присвистнул. Выходит, по всем дому раскиданы пузырьки с ядом. Воспользоваться им не составляет никакого труда. Пять горошин, каждая из которых содержит двадцатую часть грана, способны вызвать отравление, а десять или пятнадцать – смерть.

– Митенька! Прошу, нет, умоляю, вызволите Андре из тюрьмы, – прервала размышления князя графиня.

– Кто? Я? Это невозможно.

– Но почему? Понимаю, вы его недолюбливаете. Из-за чувств ко мне. Но я вас очень прошу. Какой ни есть, Волобуев мне муж. А вы великий адвокат. Что вам стоит?

– Нет, при всем моем уважении к вам графа я защищать не стану.

– Неужели мои слезы больше не трогают вас, Митенька? – протянула к нему руки графиня.

Мария Дмитриевна от волнения и расстройства говорила как героиня бульварных романов, от чего Дмитрия Даниловича передергивало. Зря он откликнулся на ее просьбу прийти.

– Мария Дмитриевна, Машенька, ну поймите. Я тоже подозреваемый. И если сумею убедить присяжных, что граф не виноват, окажусь на его месте. Кроме того, я дал согласие Анастасии Андреевне представлять ее мужа. За сокрытие трупа и кражу денег князю Урушадзе грозит каторга…

– Значит, зря я на вас надеялась. Придется дать телеграмму Анатолю, – поникла Волобуева.

– Вигилянскому?

– Да. Как думаете, он сможет вытащить Андре?

– Вряд ли. Вигилянский служит в другом ведомстве.

– Ну и что? У него всюду связи. Петюня! Езжай на телеграф…

– Подождите. Напишите Вигилянскому письмо, а я передам лично в руки. Мне как раз надо с ним встретиться.

Письмо от Волобуевой пришлось кстати. Тарусов второй день ломал голову, под каким же предлогом заявиться к Вигилянскому и задать вопросы, которые волновали его тестя Илью Игнатьевича. А тут такая удача.

Мария Дмитриевна с благодарностью ухватилась за предложение, и письмо через пятнадцать минут лежало у князя в кармане.

Тертий не перепутал, привез именно то траурное платье, которое Сашенька решила надеть на похороны. Детей с собой не взяла – не хотела, чтобы виделись с Ниной.

Проводить Глеба Тимофеевича в последний путь пришли лишь соседи-дачники. От Волобуевых присутствовал один Михаил – графа Андрея вчера вечером увезли в тюремной карете в столицу, а Мария Дмитриевна похорон всячески избегала.

Гроб погрузили в катафалк, запряженный четверкой черных лошадей, и процессия медленно двинулась в сторону Мартышкино. Через час подъехали к лиственной роще, в глубине которой пряталась маленькая часовня, где Глеба Тимофеевича отпели.

Первоначально сей лесной погост служил последним приютом умершим в окрестных госпиталях, но потом дозволили хоронить и местных жителей. Четыркин, конечно же, им не был, но в прошлом году, прощаясь здесь с другом Мызниковым, изъявил волю и самому упокоиться тут. Небольшое пожертвование от Юлии Васильевны позволило ее исполнить.