Валерия Вербинина - Статский советник по делам обольщения

– У нас сейчас очень сложные отношения с Германией, – сказал Багратионов.

– У нас с ними всегда сложные отношения, – поправил Ломов.

– Признавая справедливость ваших слов, Сергей Васильевич, я должен все же заметить, что сейчас, именно сейчас, Европа ходит по острию войны. Цена одной ошибки – миллионы жизней, заметьте. Очень многое зависит от конкретных людей… От нежелания князя Гарденберга обострять обстановку, например. И что происходит? В его доме, на именинах его жены, милейшей женщины, убивают его человека… Да что там – убивают немецкого агента, хладнокровно и цинично убивают. Вызывающе убивают, будем откровенны! А вы мне говорите о каких-то там врагах покойного. При чем тут его недоброжелатели? Вы же сами признали, что его мог убить только человек, которого он не опасался, а это значит что? Это значит, что мы имеем дело с хорошо подготовленной и грамотно разработанной провокацией! – загремел Багратионов. – Черт подери, я тоже терпеть не могу фон Лиденхофа, но за то, что он сделал… За то, что он выдал убийство своего родственника за естественную смерть – ему надо орден дать! Он опытный агент, и он тоже понял, откуда ветер дует…

Ломов нахмурился:

– Англичане? Думаете, это их рук дело?

– А почему не французы? Чтобы окончательно рассорить нас с Германией и перетянуть на свою сторону… – Багратионов покачал головой: – Видите, как легко строить версии? Но нам нужны не версии, а факты. Пока факты таковы, что некто во фраке убил Михаэля Риттера и скрылся. Ах, Сергей Васильевич, Сергей Васильевич… ну что вам стоило прийти туда пораньше и схватить этого типа за… за штаны? Или вообще быть не на этом вечере, а за сто верст от Петербурга, да так, чтобы вас видели минимум пятьдесят человек! И вас тоже, сударыня, это касается…

Тут явился слуга и доложил, что Багратионова, несмотря на позднее время, срочно вызывает к себе министр. Еще немного поохав и посокрушавшись, генерал отпустил агентов, обязав их никому ничего не рассказывать, и уехал.

– Н-да-с, однако положеньице, – проворчал Сергей Васильевич, когда он и баронесса Корф спускались по лестнице особняка, в котором жил генерал. – И ведь самое скверное, что чем упорнее мы будем доказывать, что мы ни при чем, тем сильнее нас будут подозревать. Заметьте, я даже не о немцах говорю, хотя Риттера уже давно следовало бы прикончить, а о наших собственных коллегах.

– Полагаю, – сказала Амалия, тщательно подбирая слова, – что если убийство имело место – на что указывают многие обстоятельства, – расследованием должна заняться полиция.

Ломов усмехнулся.

– О да, князь Гарденберг и его гости спят и видят, как их будет допрашивать какой-нибудь полицейский чиновник… Нет, сударыня, забудьте о полиции. Ее к расследованию даже близко не подпустят… Риттер был убит в особняке посла, а значит, на немецкой территории. И скоро представитель князя явится к Петру Петровичу требовать наши головы, – мрачно заключил он.

– Петр Петрович не пойдет на это, – возразила Амалия.

– Вы, насколько я понимаю, не так давно в нашей службе, – вздохнул Ломов. – Запомните, госпожа баронесса: в нашей работе нет никаких правил, и никаких гарантий тоже нет. Если наверху сочтут, что достаточно избавиться от нас, чтобы замять международный скандал, они даже колебаться не станут. Там, где на карту поставлены судьбы империй, жизни людишек вроде нас с вами никого не волнуют.

Амалию покоробило слово «людишки», но она видела, что ее собеседник подавлен, и не стала отвечать ему. Попрощавшись с Ломовым, она села в карету и отправилась домой.

Что касается человека, который по всем официальным бумагам числился майором в отставке, то его действия, вероятно, могли бы кое-кого озадачить, потому что он вернулся к себе, засунул в карманы шинели два заряженных револьвера, взял также трость со спрятанной внутри острейшей шпагой, на которую при желании можно было насадить пару-тройку неприятельских агентов разом, и куда-то удалился.

Если бы мой рассказ не был чистейшей правдой, я бы заявила, что удалился он на поиски приключений, – хотя приключения являлись как раз тем, что почтеннейший Сергей Васильевич ненавидел больше всего на свете. На самом деле на углу Ломов всего лишь поймал свободного извозчика и велел везти себя на Фурштатскую улицу, где жил Антон Филиппович Непомнящий.

Дверь открыл старый слуга, который, вероятно, прислуживал будущему агенту-неудачнику, еще когда тот лежал в пеленках.

– Барин дома? – спросил Ломов.

– Никак нет-с, – с достоинством ответил слуга. – Уехали-с, еще утречком.

– Уехал, значит? – хмыкнул Сергей Васильевич. – Я так понимаю, в Москву?

– Они не велели никому говорить, куда, – прокряхтел старик. – Строго-настрого запретили.

– А когда барин вернется?

– Не говорили-с, но я так думаю, что не раньше следующей недели; а впрочем, как Бог даст.

С отвращением поглядев на честное лицо слуги, Ломов поудобнее перехватил бесполезную трость и удалился, чеканя шаг. Выйдя на улицу, он чертыхнулся, чтобы снять накопившееся напряжение, и мрачно задумался.

«Куда теперь? Да пожалуй, только домой…»

Дома он долго ходил из угла в угол, заложив руки за спину, потом, решившись окончательно, сел к столу и менее чем за полчаса составил два письма. Одно из них было адресовано генералу Багратионову, а второе – баронессе Корф.

Запечатав конверты, Ломов вызвал слугу.

– Если со мной что-нибудь случится, если я вдруг упаду в канал, умру от удара или не знаю что… Одним словом, эти письма надо вручить адресатам. Любой ценой, понимаешь?

Слуга, хорошо знавший Ломова, не стал задавать лишних вопросов. Собственно говоря, он вообще никаких вопросов не задавал, а лишь молча протянул руку и взял конверты.

– Будет сделано, Сергей Васильевич, – только и сказал он. И, странным образом, услышав его слова, лжемайор сразу же успокоился.

Он поднялся к себе в спальню и лег в постель, но когда наконец уснул, снился ему вовсе не мертвый Риттер с оскаленными зубами и пеной, стекающей с подбородка. Ломову снились горы, и он мчался с вершины на вершину на необыкновенной белой лошади. И так хорош, так беспечален был его сон, что ему почти расхотелось просыпаться.

Что касается генерала Багратионова, то он не спал всю ночь.

Сначала его распекал министр, потом главе Особой службы досталось от императора, потом состоялось секретное совещание, за ним – еще одно, и третье, на всякий случай, а потом наступил день, и генерал сидел желтый от бессонницы, таращась на пыльную штору в своем кабинете, и размышлял, а не махнуть ли на все рукой и не подать ли в отставку, а его преемник пусть сам все и разгребает.