Джулия Бьянки - Демоны Микеланджело

Из-за холодов, ударивших раньше времени, листва не успела пожелтеть и цвела зеленью среди серых камней как состоятельная вдовушка, с которой пишут портрет, а белесое солнце резало глаза совсем по-летнему. Микеланджело пришлось несколько раз смахивать слезы и заодно утирать со лба липкий, холодный пот. Он не чувствовал жара, но неожиданно осознал, что его зубы выбивают такт на пару с конскими копытами, а его самого бьет крупная дрожь.

Вдруг и солнце, и небо, и все, что он видел сделалось красным, алый туман обступил его со всех сторон и толкнул в бездну…

Когда Микеле был еще несмышленышем, супруга его наставника, каменотеса Тополино, любила рассказывать историю о злобном колдуне, который ездит по ярмаркам да базарам и устраивает представления из тряпичных кукол. Но стоит какой-то кукле истрепаться, как он бросает ее в огонь, и тут же подманивает самого непослушного мальчишку — предлагает ему заглянуть сперва в свой балаганчик, а потом — в большой сундук, где хранятся его развеселые куклы. Стоит мальчишке наклониться над сундуком, как злодей хватает его за ноги, подталкивает внутрь, с грохотом захлопывает крышку, которую не поднимает до тех пор, пока мальчишка не превратится в новую тряпичную куклу с размалеванной деревянной башкой, — в этом месте мамаша Тополино сгибала указательный палец колечком и костяшкой стучала своего бойкого воспитанника по лбу, чтобы уточнить, какие у него шансы превратиться в кусок деревяшки.

После таких историй Микеланджело недолюбливал кукольников и стороной обходил ярмарочные балаганы. Ему постоянно казалось, что за пыльной ширмой стонут и плачут живые ребятишки, у которых отняли душу ради чужого веселья. Но когда он наконец-то выпутался из красного марева, оказалось, что его детский кошмар обрел реальность: он находился внутри большой коробки.

Он застонал и попытался сесть на койке и оглядеться. Нет, это была не коробка, и даже не склеп, а всего-навсего маленькая комнатка с выбеленными стенами. В помещении царила пугающая пустота: не было ни стола, ни полочки, ни табурета, только распятый Иисус взирал него пустыми глазницами. Господа крепко прибили прямо к стене, из его пронзенных гвоздями членов тянулись невидимые ниточки крови.

Микеланджело медленно приподнялся, потом сел на койке, опустил босые стопы на пол — ни его обуви, ни его одежды нигде не было, тело прикрывала только длинное рубище, сшитое из холстины. Узкое, как бойница окошко в стене пропускало внутрь совсем немного серого предутреннего света, и чтобы лучше ощутить всю прелесть распятия он медленно провел по резному дереву пальцем. На изножье распятия было выбито:

Stat crux dum volvitur orbis [23] Stat crux dum volvitur orbis (лат.) — Крест стоит, пока вращается мир. Это изречение является девизом ордена монахов — картезианцев.

Краска с него давно облупилась, но работа все равно была дьявольски хороша!

Мысленное упоминание нечистого обернулось жгучим приступом жажды — но никакого кувшина или кружки с питьем, вообще посуды в комнате не было, он с трудом удержался чтобы не чертыхнуться, пошлепал босыми ногами к двери. Толстая, добротная дверь была заперта снаружи — на внутренней стороне даже ручки не имелось! Зато в дубовом полотне была устроена маленькая дверца с круглым отверстием посредине. Дверца тоже была заперта снаружи, а его соглядатаи могли беспрепятственно наблюдать за ним через отверстие. Это было чересчур!

Микеланджело обнаружил, что чувствует себя уже достаточно хорошо, чтобы разозлиться. Он принялся со всей силы колотить в дубовое полотнище, но очень быстро убедился — двери сработаны с большой прочностью. Однако даже через них было слышно, как по наружной галерее прокатился гул.

Прошло не больше минуты, как в дверном замке хрипло хрустнул ключ, дверь приоткрыли, в узкий проем протолкнулся фра Пьетро, следом за ним потянулась вереница из нескольких монахинь в белом «домашнем» облачении, предписанном картезианским уставом. Микеланджело сразу же понял, которая из них аббатиса — разлет ее бровей, светлых, но не белесых, сразу напомнил ему о покойном Филиппе. Впрочем, сходство тетушки и племянника было лишь частичным — абрис подбородка аббатисы был весьма волевым, взгляд — прямым и твердым. Губы ее были привычно поджаты, ибо устав предписывал монахиням не осквернять своих уст разговорами и пребывать в молчании, кроме времени, специально отведенного для бесед. Ее пальцы без устали перебирали деревянные шарики псалтериума [24] Псалтериум — четки, составленные из шариков разного размера — по числу псалмов. , отсчитывая прочитанные молитвы.

Она собственноручно опустила в мисочку с ароматным травяным отваром тряпицу, умело наложила на лоб больного, а затем поднесла к его губам кружку с темной, терпкой жидкостью.

— Вы нездоровы, синьор Буонарроти! — объяснил фра Пьетро, высунувшись из-за плеча аббатисы, которая была не только решительной, но и достаточно крепкой для синьоры своего возраста. — Но доктор-то доктор оказался прав! Спирт действительно полезна штука, он сохранил вашу жизнь!

Аббатиса жестом отправила монашек прочь, заперла дверь и добавила:

— Вас пытались отравить, синьор, — ее голос звучал глуховато. После каждой фразы матушка Мария делала паузу, отчего слова приобретали особенный вес. — Сильный яд проник в ваше тело через укол. Вы до сих пор живы лишь потому, что алкоголь ослабил действие отравы. Брат Пьетро много облегчил ваши страдания, приняв ранку за укус насекомого. Вы еще слабы, но будете жить, синьор, — настоятельница привычно уложила его в постель и укрыла одеялом. — В наших стенах вы получили противоядие.

— Матушка Мария опытный лекарь, вам вправду здорово повезло.

— Лесть — это лишнее, фра Пьетро, — поджала губы матушка. — Страждущие в нашем лазарете иного рода, их телесные страдания лишь следствие душевных недугов.

— Сестры здешней обители посвятили себя хлопотам о душевнобольных, которые содержатся в богадельне, — объяснил фра Пьетро, пока аббатиса вынимал из рукава и пробегала глазами записку от отца Джироламо, чтобы освежить в памяти содержание. — Отче просит помочь вам. Считает, мой опыт ухода за недужными будет полезен для поимки некоего душителя, — она подняла глаза на Микеланджело — в них скользнула искорка живого интереса. — Я готова. Спрашивайте!

Дело обернулось неожиданной стороной: Микеланджело надеялся расспросить о семейных делах и племянике не столько матерь Марию, сколько синьору Лавинию-Флору. Он прикрыл глаза, издал слабый стон и отвернулся к стене, представив фра Пьетро вести беседу — болезнь тоже дарует человеку некоторые преимущества.