Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

– Здорово они вас заткнули, – обеспокоенно заметил Коробок. – Дышать можете?

– Все отлично.

– А че такой висельный?

– А как выглядеть парню, если собственный брат посылает пару разбойников успокоить его?

«Хотя он меня предупреждал», – мысленно добавил я.

В мрачной тишине мы дотащились до театра, зашли внутрь и спустились на освещенную лампами сцену. Даже тени в тот вечер свисали странно, или мне так казалось. Сумрачные полосы напоминали картинку, которую нарисовал птенчик, на полдороге забывший о перспективе, и я с тупой болью вспомнил, что люди видели тело Маркаса, и все уже развалилось, как бы я ни дергался.

Оставшиеся газетчики слонялись по сцене или валялись на спине, играя в кошачью колыбельку. Я заметил новый стол, заваленный бумагой, фитилями и пакетами с порохом. Значит, Хопстилл действительно заглядывал к ребятам, и не раз. И, похоже, ни один не сжег себе лицо. Хотя трое были окрещены почерневшими глазами и разодранными губами.

– Что происходит? – спросил я.

– Мы поймали тачку.

Взгляд пугающе взрослых глаз Коробка сейчас казался особенно усталым. Он взъерошил свои черные волосы и уселся по-индейски у восковых горок рампы.

– Вы нашли черный экипаж, – предположил я.

Тишина. Один из подростков тихо фыркнул и перевернул страницу своей газеты. Но я почувствовал прилив гордости. Хотя бы одно дело мне удалось.

– Слушайте, весь город катится к чертям, так что давайте, выкладывайте.

– А правда, – начал Одноглазый, нервно потирая камушек в своей глазнице, – что одного птенчика-мэб вскрыли и подвесили, как Иису…

– Да, – с трудом произнес я, – а вы сами знаете, как разносятся вести. Если этого не было в дневных газетах, то только из-за начальника полиции.

– Это было в дневных газетах, – поправил меня Клык.

У меня на секунду перехватило дыхание.

– Парни, мне нужен этот экипаж, – взмолился я.

– Вы его слышали, – каким-то странным тоном бросил Клык маленькой группе мальчишек с ссадинами на лицах. – Колитесь.

– Я уже все им выложил, – отрезал долговязый юнец, тыча пальцем в Кеглю и Коробка. – И за все хлопоты получил по морде при всем честном народе.

– И еще раз получишь, Том Кокс, если не переделаешь свой рассказ, – проворчал Кегля.

– Нечего переделывать, пока я здесь, – твердо сказал я. – Выкладывай. Где экипаж?

– Не знаю. Мы его потеряли, – пробормотал Том Кокс.

– Что? Ладно, тогда где он был?

– Перед рестораном рядом с Сент-Джон-парк, где мы продаем дневные газеты; уже отъезжал, когда мы его углядели. Мы бросили работу и тащились за ним мили с полторы, типа того, движение медленное было, а потом он встал перед кирпичной аутем. Потом кое-кто вышел оттуда, – добавил он, вызывающе глянув на Кеглю. – Кое-кто зашел в аутем. Закрыл дверь, и коляска уехала. Я видел ясно, как день. Все видел. Так что мы отчалили, вернулись сюда. Не знали, чего думать.

– В последний раз спрашиваю, кто вышел из экипажа и зашел в церковь?

– Еще раз скажешь Мерси Андерхилл, – зарычал Кегля, снимая очки и протягивая их Клыку, – и я выйду с тобой на столько раундов, сколько нужно, чтобы заткнуть твою ловушку для картошки.

– Отвали, – отрезал Том Кокс, вскакивая на ноги. – На ней было то зеленое платье, с широким воротом и папоротником, мы все его видели тыщу…

Я успел поймать Кеглю за ворот, когда он очертя голову бросился в драку. Правда, он не занимал моих мыслей. Только руку.

«Зеленое платье, широкий ворот, как у большинства ее платьев, и вышивка из папоротников. То самое, которое было на ней, когда она стояла напротив Ниблос-гарденс в марте».

Как книжка по истории. Столько прошло времени.

Она скользила взглядом по улице, на руке висела корзинка, набитая незаконченными рассказами. В то время Мерси пришлось провести несколько дней в постели из-за сильной лихорадки, но, судя по румянцу, она уже оправилась. Я не знал, что она уже выходит на улицу. Всего за день до того я вручил преподобному бутыль настойки и книгу, купленную с лотка. Он благодарил меня, будто эта мелочь была великим даром, поскольку ничто так не расстраивало Томаса Андерхилла, как болезнь дочери. Но она стояла там, застигнутая врасплох, как лучшая из статуй, и закончила оду, над которой работала, пока выздоравливала, и я читал ее прямо посреди улицы, а на черных волосах блестели солнечные лучи.

Если Мерси вылезла из экипажа человека в черном капюшоне, значит, она в опасности. Все шло к тому.

– Эта аутем – церковь на Пайн-стрит, да? – спросил я.

– Она самая, – ответил Том Кокс, его лицо раскраснелось от желания задать Кегле хорошую трепку.

– Тогда хватит дурить. Мисс Андерхилл в беде.

Все замерли.

– Спасибо. Вы все клевые мертвые кролики. Оставайтесь здесь на ночь и не вылезайте на улицу, – распорядился я, выпуская Кеглю, и повернулся к выходу.

Она не имела понятия, в чьем экипаже ездит, я был уверен. В таких случаях ты просто знаешь. Знаешь, что Мерси нужна твоя помощь. Я выбрался на ближайший угол, свистнул проезжавшему экипажу и сказал вознице ехать на Пайн-стрит.

Темнота уже собирала над Нью-Йорком свои толстые юбки, когда я подъехал к углу Уильям и Пайн. К этому времени дышать мне стало легче, слава богу, но, хотя я мог дышать, теперь я ни черта не видел. Уличные фонари здесь оставляли умирать, как только трескалось стекло. Я вылез и расплатился с возницей. Мир казался приглушенным. Даже экипаж, отъезжая, двигался слишком тихо.

Все пошло бы совсем иначе, если бы Мерси Андерхилл не появилась через секунду из собственных дверей, из маленького кирпичного домика под деревьями, рядом с церковью на Пайн-стрит. Все пошло бы совсем иначе, если бы она заметила меня, стоящего под потухшим фонарем. Человека без единого лучика света. Но я ее видел, а она меня – нет, и у меня в голове что-то щелкнуло, сложилось. Не вывод, правда, что только подтверждает, какой я тупица. Нет, только вопрос.

«Куда она собралась?»

И я последовал за ней.

Она быстро прошла несколько кварталов на запад по Пайн, ее волосы прикрывал капюшон бледно-серой летней накидки. Когда нужно, я могу двигаться тихо, и она меня не слышала. Я шел достаточно близко, чтобы защитить ее, если она повстречается с врагом. И достаточно далеко, чтобы остаться сзади, если встретит друга.

На Бродвее Мерси махнула экипажу. Я сделал то же и сказал вознице спокойно – луна как раз прорвала пелену облаков – ехать за тем экипажем. К тому времени я мог и без газетчиков сказать, что последнее злодеяние попало в дневные газеты. Это было видно по узорам потока пешеходов. На каждого местного жителя, который прогуливался вдоль витрин, чистый, выбритый и застегнутый на все пуговицы, приходилось двое с поджатыми губами и лицами вроде холста, растянутого для сушки. Денди, франты и биржевые маклеры, вроде тех, которых я привык слушать, отвлекались от своих тряпок и денег. Мне не требовалось читать по губам, чтобы знать, какие слова они произносят.