Нэнси Бильо - Чаша и крест

Он с досадой шлепнул себя ладонью по ляжке:

— Интересно, а чем, по-вашему, мы тут все это время занимались? Честное слово, не настолько же вы глупы, чтобы до сих пор не понять, что с самого начала это был заговор с целью убийства Генриха?

Я закрыла уши ладонями:

— Ни слова больше, умоляю вас!

С явным усилием Жаккард взял себя в руки.

— Вы очень устали, — мягко сказал он. — Впрочем, если уж на то пошло, с вами всегда было очень трудно работать. Вечно какие-то капризы. Я провожу вас, Джоанна, тут для вас приготовлена отдельная комната. Отложим нашу беседу до завтра.

Мы поднялись вверх по лестнице, и Жаккард привел меня в комнату, расположенную как раз над его спальней. Кровать здесь была застелена чистым бельем, сверху лежало красивое одеяло, на столике меня поджидали еда и питье. Жаккард распорядился даже положить рядом с кроватью Священное Писание.

Но я не проглотила ни крошки. Не прочитала ни строчки. Долгие часы пролежала на кровати, не сомкнув глаз.

Неужели я действительно настолько глупа, что с самого начала не поняла: меня вовлекли в заговор с целью убийства английского короля? Признаться, я надеялась (теперь-то ясно, сколь наивными были мои надежды), что в конце концов должна буду совершить некий акт, который повернет ход истории: ну, что-нибудь вроде неудачной попытки спасти от поругания мощи святого Томаса Бекета. Акт решающий, но не связанный с насилием. О, как я ошибалась, да-да, это была трагическая ошибка! Так вот каково пророчество, к осуществлению которого я шла всю свою жизнь с семнадцатилетнего возраста: я должна стать убийцей!

Что же я такого сделала, чем заслужила подобную участь? Подумать только: самой судьбой мне предназначено совершить омерзительное, презренное убийство, повинуясь плану, состряпанному этими порочными людишками, преступниками в полном смысле этого слова, гнусными представителями породы, выведенной еще во времена растленных Борджиа!

Но минуты складывались в часы, и постепенно картина происходящего менялась в моем сознании: я стала смотреть на случившееся с иной точки зрения. Король, принадлежащий к династии Тюдоров, зверски убил моего дядю, герцога Бекингема, мою кузину Маргарет Булмер, моих друзей Генри Кортни и барона Монтегю, а также многих других знатных людей. Он же разрушил жизнь Эдмунда Соммервиля, Марии Тюдор и моего отца. Осиротил Артура Булмера. Его жестокость породила вереницу достойных глубочайшего сострадания мучеников, начиная с сэра Томаса Мора и кончая аббатом Гластонберийским. Попрана и осквернена Католическая церковь, разрушены монастыри. Сам Папа Римский предал Генриха VIII анафеме и призвал к его свержению. Учитывая все это, я могу рассчитывать на прощение и даже на оправдание, если сотру короля с лица земли.

Но я же не убийца.

Я думала о родителях, о тех, кто был рядом со мной в монастыре, обо всех, кого я любила. Послушницей я всей душой восприняла красоту и силу учения Христа. Как же получилось, что я избрана судьбой для свершения акта жестокого, безжалостного насилия? Неужели я обладаю нужными для этого качествами, необходимой для убийства отчаянной, страстной ненавистью? У меня непростой характер, тут Жаккард прав, и, как у любого человека, есть немало недостатков и слабостей. Но я отказывалась верить в то, что могу стать идеальным орудием убийства.

Я вспомнила исполненные отчаяния слова Гертруды Кортни: «Только вы можете спасти всех нас». Что она имела тогда в виду? Что убийство, совершенное моей рукой, спасет и ее, и ее близких, и Англию? Нет, такого просто не может быть.

И об Эдмунде я тоже много думала. Я перестала противиться судьбе, уготованной мне пророчеством, и отправилась в Гент, чтобы выслушать третьего провидца, — тут Эдмунд наверняка бы одобрил меня. Я хотела восстановить в Англии католическую веру и монастыри, чтобы Эдмунд смог снова жить так, как он жил прежде. Да и я тоже, если подобное было возможно. Цель, что и говорить, благая. Но я не сомневалась, что Эдмунд, как никто другой на этой земле, не пожелал бы, чтобы я совершила ради этого столь ужасное злодеяние.

Жаккард, как и обещал накануне, заглянул ко мне утром. Судя по виду его, он вряд ли спал в эту ночь сном младенца.

— Я послал в Антверпен двух человек, преданных Шапуи, с зашифрованными письмами, в которых объясняется полный смысл пророчества, — сообщил он. — Они отправились перед рассветом: сначала один, а через час — другой. Если убьют одного, доберется второй. Слава богу, они успели уйти, потому что сейчас перед воротами Гравенстеена собралась толпа. Непонятно, откуда это стало известно, но по городу распространился слух, что здесь находится человек, преданный императору. Проникнуть внутрь бунтовщикам вряд ли удастся, но и отсюда они нас не выпустят. Похоже, так просто покинуть Гент не получится.

— Это уже не важно, — отозвалась я. — Я все решила. Я ни за что не буду участвовать в убийстве.

Жаккард посмотрел мне в глаза долгим взглядом.

— Когда меня похоронят, — сказал он наконец, — пусть на моем надгробии напишут: «Этого человека свело в могилу ослиное упрямство женщины по имени Джоанна Стаффорд». — И с этими словами он развернулся и ушел.

Жаккард вновь появился только через неделю. Слуги ежедневно приносили мне еду и питье. Даже смену белья и одежды. Но дверь моей спальни всегда была закрыта снаружи. Я была узницей, и моя участь мало чем отличалась от участи Мишеля Нострадамуса.

Войдя в мою комнату, Жаккард с порога сообщил мне последние новости:

— Чтобы привести Гент в покорность, королева Мария Венгерская, правительница Нидерландов, попросила помощи и содействия у императора. Разумеется, она бы хотела, чтобы ее брат прибыл сюда лично, но добраться в Гент из Испании довольно трудно. Уже почти осень, и путешествие затянулось бы из-за распутицы. Горожане уверены, что император до Гента не доберется, а потому им все сойдет с рук. Эти смутьяны совсем обнаглели. Но наш замок надежно охраняется.

Я промолчала. Как ни отвратителен мне был Гравенстеен, я не хотела покидать его только для того, чтобы сломя голову мчаться в Англию исполнять пророчество.

— И все же вас надо срочно отсюда вывести, — продолжал Жаккард, вышагивая из угла в угол. — Вопрос о браке Анны Клевской с Генрихом уже решен окончательно. Только непомерным честолюбием ее брата, герцога Клевского, можно объяснить его согласие отдать сестру замуж за человека, убивающего своих жен одну за другой. Через три-четыре месяца Анна будет в Англии и станет четвертой супругой вашего короля. Так что времени, сами понимаете, у нас в обрез.

— Послушайте, Жаккард, я же сказала: ко мне это не имеет никакого отношения.