Нэнси Бильо - Чаша и крест

Идти до Белой башни было недалеко. Мне были хорошо знакомы эти стены, так хорошо, что снились по ночам еще почти три года после того, как я вышла отсюда на свободу.

Гардинер наконец нарушил молчание:

— Есть новости из Гента.

— И какие же, господин епископ?

— Четырнадцатого февраля император Карл со всей армией вошел в город. Зачинщиков бунта арестовали, но мне сообщили, что император не будет слишком строг. Казнят не больше тридцати человек.

Я вспомнила этих горожан, так жаждавших крови на главной площади Гента. Насилие порождает насилие, зло порождает зло.

— Да этот несчастный мятеж следовало задавить в корне, — звенящим от гнева голосом продолжал епископ. — Если люди в государстве не подчиняются монарху и считают, что они могут творить, что им вздумается… Нет, с такими противоестественными идеями мириться нельзя. Карл должен был проявить жестокость по отношению к гражданам Гента ради блага их же потомков.

Он замолчал, словно бы ждал, что я на это скажу.

— Это чрезвычайно интересно, — рискнула заметить я.

— Да уж, — отозвался епископ, резко обернулся и пристально посмотрел на меня. — В Нидерландах вообще происходит чрезвычайно много интереснейших вещей. Вы не согласны?

Я часто задавалась вопросом: что именно ему известно? Шпионы, которых Гардинер посылал следить за мной, все как один исчезли с лица земли. Мог ли он с уверенностью утверждать, что я покинула Англию, притворившись женой Жаккарда Ролина? Я говорила всем, что якобы на время уезжала из страны в поисках Эдмунда Соммервиля, но так и не смогла найти его. Никто не знал подробностей моего путешествия. Сеньора Хантараса я больше не видела. Да и Жаккард, насколько мне было известно, в Англию не вернулся.

Мы подошли к башне. Епископа приветствовал еще один стражник и выразил готовность сопровождать нас.

— Не надо, я знаю дорогу, — ответил Гардинер.

По истертым каменным ступеням центральной лестницы я поднялась вслед за епископом на второй этаж. Я хорошо помнила, что от многолетнего использования ступени истерлись, посередине каждой из них образовалось углубление.

— Прошлую ночь король снова провел в Винчестерском дворце, — сказал Гардинер. — Я имел честь быть хозяином на приеме и торжественном обеде. Несколько месяцев уже не видел его таким веселым. Малышка Катрин Говард танцевала до упаду.

Я вздрогнула:

— Катрин Говард присутствовала у вас на приеме?

— Разумеется. Ах да, нам сюда.

Мы подошли ко второй двери. Возле нее стоял страж.

— Сестра Джоанна, — обратился ко мне Гардинер, — я совсем забыл сообщить вам кое о чем. Король выразил желание вызвать вас ко двору. Его величество хочет побеседовать с вами. И заказать серию гобеленов. В четвертой жене ему не нравится абсолютно все, за одним только исключением: он восхищен гобеленом с фениксом, который Анна преподнесла ему в качестве свадебного подарка. А гобелен этот, как известно, ткали вы.

Я смотрела на епископа, не в силах скрыть смятение.

Удовлетворенно улыбнувшись, Гардинер сделал знак стражу, чтобы тот впустил нас.

Гертруда Кортни сидела в кресле у камина, в руках у нее была книга. Комната оказалась довольно уютной. Друзья пожертвовали всем, чем могли, чтобы создать ей комфортные условия, поскольку деньги и имущество Кортни были давно конфискованы.

На маркизе было зеленое платье, изящные домашние туфли, но никаких украшений. В ее положении это было бы явно лишним. Морщины на лице Гертруды обозначились еще глубже, чем в первый раз, когда я видела ее, но глаза сверкали все той же энергией.

— Джоанна! Вы и представить не можете, как мне вас не хватало! — Приятный мелодичный голос ее тоже нисколько не изменился.

— Я вернусь через час, — сказал Гардинер.

— Благодарю вас, епископ! — с чувством проговорила Гертруда. — Я никогда не забуду, что вы для меня сделали.

— Не сомневайтесь, маркиза: я всегда буду продолжать делать для вас все, что в моих силах… но вам следует набраться терпения.

Он знаком велел мне остаться, а сам вышел и закрыл за собой дверь.

— Вы хорошо выглядите, Джоанна, — сказала Гертруда. — Дайте-ка я вас обниму.

Я обняла ее хрупкое, но еще довольно сильное тело и заметила:

— Я слышала, что вас, возможно, скоро отпустят.

Оживление Гертруды сразу исчезло.

— Меня — возможно, но не сына. Пока король жив, Эдвард не покинет Тауэр, — прошептала она и глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

Мы подошли к камину и сели у огня.

— Говорят, брак с Анной Клевской так и не консумирован, — пробормотала Гертруда.

— Да. Ни для кого не секрет, что королю она с самого начала очень не понравилась. Ходят слухи, якобы советники Генриха усиленно ищут повод для развода. Говорят даже, что его величество не пожелал возлечь с молодой женой. Так что сына она Генриху не родит. Второго сына у него от Анны не будет.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и Гертруда прикоснулась пальцем к губам, дав мне понять, что больше этой темы лучше не касаться. В Тауэре у всех стен есть уши: об этом знают и узники, и их посетители.

— Расскажите лучше, что нового в свете, — весело попросила маркиза.

Я пересказала ей все сплетни, которые знала. Когда-то я пренебрегала новостями из Лондона, мне было все равно, что там творится. Но теперь я считала, что гораздо разумнее все знать. Гертруда дала мне какую-то вышивку, и мы занялись рукоделием. Мы не говорили о наших умерших или находящихся сейчас далеко родных и близких, а болтали о всяких пустяках. Было такое ощущение, будто я снова сижу в гостиной особняка «Алая роза».

Время пролетело быстро. В замке звякнул ключ.

Дверь открылась, и в камеру вошел епископ.

— Неужели Джоанне уже пора уходить? — Гертруда хотела задать этот вопрос весело и непринужденно, но голос ее задрожал.

Я еще раз обняла жену покойного Генри. На этот раз она прильнула ко мне так, будто только я одна была в силах освободить ее из тюрьмы.

— Вы жалеете о том, что сделали? — шепнула я на ухо Гертруде.

Этот вопрос давно не давал мне покоя. Она потеряла все: мужа, будущность сына, свободу и состояние. Она знала, что в результате произошло со мной. И мне было чрезвычайно интересно узнать, жалела ли эта женщина о том, что встала на путь заговора?

— Ни капельки, — живо прошептала она в ответ.

Поклонившись в последний раз, я попрощалась с Гертрудой Кортни. И через минуту снова была на зеленой лужайке. Зима уже почти кончилась. Кое-где еще оставались пятна грязного, не до конца растаявшего снега. Сквозь облака пробивались лучи весеннего солнышка.

Где-то здесь неподалеку Белл-Тауэр. Там я когда-то познакомилась с Эдмундом.

Да, ведь именно Гардинер в свое время свел нас. А разлучил нас кто, уж не он ли? Теперь Эдмунд далеко, очень далеко, возможно, все еще в Германии, в Черном лесу. Впрочем, трудно сказать наверняка. Ах, если бы я только могла узнать, где сейчас Эдмунд Соммервиль, я бы на крыльях полетела туда, чтобы с ним «хоть словечком перекинуться», как выразился Джеффри во время нашей последней встречи на кладбище.