Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение

И зал, наконец, взорвался от восторга. «Лим Гранд Шанхай бэнд» не обманул ожиданий. Я рассматривала аккуратные головки дам, блестящие в них жемчужные нити и цветы, прямые проборы мужчин, отблеск круглых очков. Мирно улыбающийся Стайн, бесстрастный Тамби, счастливый Биланкин, другие — Элистера так пока и не было — а Лим кланялся и одновременно щелкал пальцами в воздухе своему бэнду: без пауз, вперед!

А еще он бросил взгляд в сторону Магды, дернул вперед-назад головой: пришло время обещанного «Тутанхамона».

А это не такая простая вещь, тут другой ритм — тяжкий, топочущий, для шаркающей походки, — но Лим повелел сделать этот ритм простым и четким, а затем бросил свой вызов — высокую трель на кларнете.

«Руа-а-а!» — отозвался хриплым басом саксофон Магды, и несколько секунд они с упоением пытались перепеть друг друга, а за столами народ восхищенно жмурил глаза. Ударник четко отбивал синкопы, темноликий китаец с дико выпученными глазами выкрикивал свое «тут-тут-тут», а Магда, наконец, смягчилась и хрипом саксофона как бы вежливо поддержала нежные трели Лима под локоть.

А потом, когда лоб Лима влажно заблестел, Магда, сразу с двумя саксофонами, не переставая попеременно играть на обоих, выдвинулась на угол эстрады — и попросту пошла по ней наискосок, чуть наклонившись, отставив зад и выписывая свои «руа-па-па-па, ква-а-а-а!».

Не то чтобы юбка ее чрезмерно обтягивала, не то чтобы она как-то особо безобразно вихляла бедрами — но в этот миг весь зал, затаив дыхание, не сводил глаз с обсыпанного блестками раскачивающегося зада Магды.

И стало абсолютно ясно, что дальше — полный успех, сейчас собравшиеся будут танцевать до дырок в досках пола. Фокстрот и квикстеп, потом уан-степ и еще вальс.

Так и произошло.

С блеском прошел и фирменный номер, которым славилось кабаре, что бы ни происходило на его сцене. А именно — капитанский марш.

Наше кабаре было единственным, которое посылало объявления о своих танцевальных вечерах телеграфом на лайнеры. Включая знаменитую фразу «вы можете привести с собой детей» и указание на то, что от входа в «Элизе», налево и наискосок, вы увидите гордые гипсовые вазоны над фасадом «Истерн энд Ориентл»: «вам не понадобится рикша, чтобы добраться до отеля». В общем, «лучшее место для танцев в городе».

И капитаны многих судов хорошо знали, что в нашем кабаре по предъявлении телеграммы на капитанском бланке их ждет бесплатный билет на вход и «капитанский столик». А также еще кое-что, пустяк, но пустяк очень дорогой их соленым душам.

И они своего дождались. Вот после перерыва начали — уже без прежней упругости походки — собираться к стульям музыканты. И Лим с его бесстрастным патрицианским лицом вытянулся по стойке «смирно» у края эстрады, почти падая в зал — лакированные носки его штиблетов нависали над краем ее на целых два дюйма.

— По доброй традиции «Элизе», — зазвучал его баритон на отличном английском, — мы приветствуем сегодня капитанов зашедших в наш порт судов. Добро пожаловать тем, кому доверяют свои жизни пассажиры, кто через волны океанов приводит корабли в этот порт!

Люди за капитанским столиком — пусть там сидели необязательно сами капитаны, а другие уважаемые члены команд — вытянулись и заулыбались. А Лим, так и стоя спиной к оркестру, несколько раз поднял и опустил кулак в четком ритме.

И мелкой дробью загремел барабан, и взревела медь: маршем, быстрым маршем под звон колокольчиков и басовитые хрипы тубы.

— Если они не американцы, то вряд ли знают, какие тут положено петь слова, — сказала мне накануне Магда. — Ах, какие слова: за деревья! За богов! За повелителей людей и судеб! Это должен был написать исключительно англичанин — хозяин и победитель половины мира. А на самом деле — всего-навсего студенческая песня, написал рыжий американский нахал из Йейла. Тот, что сообщил нам в прошлом году, что жизнь — это всего лишь миска черешни. Ну, который еще придумал новшество — петь в мегафон, чтобы его не заглушал оркестр. Руди Вэлли, если это его настоящее имя.

Целая толпа образовалась у столиков счастливых капитанов — те стоя принимали комплименты и чокались, а наши ребята в лазоревых мундирчиках потащили по залу целые подносы свежих напитков, к вящей выгоде кабаре. Тут оркестр Лима, чтобы дать официантам время сделать свое дело, грянул новый, уже совсем воинственный марш того же рыжего нахала из Йейла, посвященный на самом-то деле вовсе не морякам, капитанам, победителям и героям, а — если я расслышала правильно — некоей голубоглазой Бетти Коэн из Корнеллского университета…

И снова начались танцы.

А я была безутешна.

Потому что Элистер, как и его друг Корки, не появлялись. Более того, в разгар вечера, смущенно выставив перед собой ладошку, в зал пробрался скромный малайский констебль, дошел до столика Лайонелла и Тамби, пробормотал им что-то на ухо. Когда я взглянула туда в следующий раз, я увидела, что столик их пуст. Да и редактор Биланкин куда-то девался.

Ну и черт с ней, со всей вашей полицией и прессой, сказала я себе.

И с мрачностью маньяка, под элегантные аккорды меди, я одиноко сидела за своим столиком и перебирала в памяти разговор, который состоялся всего лишь сегодня днем и вроде бы шел так хорошо.

— Амалия, но вы же не думаете, что я восприму всерьез весь этот бред насчет португальцев как евразийцев. Посмотрите на себя — в любой стране Европы вы были бы экзотическим созданием со средиземноморским оттенком кожи, и только. Вы похожи…

— Да, да, скажите, Элистер, на кого же я похожа?

— Ну, вообще-то вы похожи на птицу, Амалия, небольшую райскую птицу, хотя я не видел птиц с маленькой упрямой нижней губой. А ваш акцент английского — я, к сожалению, сам не могу похвастаться подобным. У меня он, видимо, тамильский… У вас — хотя и не акцент высшего класса общества, но что-то вроде кембриджского.

— Еще бы ему таким не быть, если он как раз из Кембриджа!

И тут я взглянула на лицо Элистера и увидела на нем то самое выражение, с которым он попытался накануне взять в руку палочки для еды.

— Дорогой Элистер, вы, значит, не закончили Кембридж? Вы — незамысловатый и неграмотный служащий полиции с тамильским акцентом и дипломом… каким?

— Калькуттский университет, — сказал он, в очередной раз становясь очень скромным. — Я не только закончил его — я преподаю там… преподавал. И когда это делал, то видел каждую неделю Рабиндраната Тагора. Кто-то говорит, что величайший из индийцев — это Ганди, но мне кажется, что все же Тагор. Не говоря о том, что не так плохо работать рядом с нобелевским лауреатом.

— Стоп, не уводите разговор в сторону, — не ослабляла напора я, потому что в голову мне закралась ужасная мысль. — Элистер, скажите мне, а сколько раз вы вообще были в Англии?