Валерия Вербинина - Заблудившаяся муза

– Нам позвонили по телефону.

– Вот как? И имя убийцы сказали сразу же, не так ли?

– Вы правы, – нехотя признал Александр Богданович.

– Что-то мне подсказывает, что автор сообщения был настолько скромен, что не удосужился назвать себя, – усмехнулась Амалия.

– Думаете, он и есть убийца?

– Или убийца, или его сообщник. Впрочем, так как в Петербурге мало телефонов, найти его не составит труда [8]. Вот этим прежде всего и следует заняться.

– Я бы и рад вам помочь, Амалия Константиновна, – серьезно сказал Зимородков, – но, к сожалению, я не могу ничего поделать. Я еще не окончил дело с убийством Громовой и ее приживалок.

– Так горничная все же ни при чем?

– Судя по всему, да. Ее стали подозревать с самого начала, потому что она отпросилась у хозяйки как раз на то время, когда произошло убийство. Мы в полиции не любим такие совпадения, но оказалось, что горничная действительно уезжала на крестины племянника и была там крестной матерью.

– А что с кольцами, которые у нее нашли?

– Она пыталась нас убедить, что кольца ей подбросили, но в конце концов ей пришлось признаться, что она нашла их после убийства и взяла, считая, что их никто не хватится. К тому же прижимистая генеральша задолжала ей жалованье. Конечно, горничная поступила некрасиво, но меня интересует не maraude [9], а куда более серьезное преступление, в расследовании которого она мне помочь не может. Расследование затягивается, к тому же пропали значительные ценности, а следов почти никаких. Боюсь, в этих обстоятельствах мне придется доверить дело Верейской другому сыщику. Можете не сомневаться, – поспешно добавил Зимородков, – это будет очень, очень опытный профессионал.

– Полагаю, вы сумеете объяснить своему профессионалу, что ему придется меня слушаться, – проворчала Амалия. – Потому что руководить расследованием все равно буду я, и это право никому уступать я не намерена.

– Не имею ничего против, – с улыбкой ответил Александр Богданович. – Но с одним условием: вы не попытаетесь скрывать улики, чтобы выгородить вашего… вашего протеже.

Амалия нахмурилась.

– По-моему, мы с вами достаточно знаем друг друга, милостивый государь, – очень холодно сказала она. – Я не занимаюсь сокрытием улик и не перетолковываю их в пользу обвиняемого.

– Амалия Константиновна…

– И давайте покончим на этом. Если Дмитрий Иванович невиновен, я найду убийцу. Если он виновен, я найду доказательства его вины. Ваш человек будет мне помогать, и я от души надеюсь, что его реальные качества соответствуют его репутации.

– Будьте спокойны, госпожа баронесса, – отозвался Зимородков. – Это прекрасный специалист, и на него до сих пор не было никаких нареканий. Можете на него положиться: он вас не подведет!

Дмитрий Иванович Чигринский не был японским поэтом, как, впрочем, и поэтом вообще. Над смыслом жизни он задумывался нечасто, но, во всяком случае, орхидеи, закаты и дети его не слишком волновали. И если бы кто-нибудь из репортеров вздумал расспрашивать композитора о смысле жизни, а не о том, как он начал сочинять, что он пишет сейчас и что будет сочинять потом, – так вот, если бы репортер задал не один из трафаретных вопросов, какие всегда наготове у пишущей братии, а стал бы допытываться, что Дмитрий Иванович ценит больше всего, тот, наверное, ответил бы: музыку, еще раз музыку и хороший табак.

Сиреневый дым восхитительной гаваны окончательно примирил с жизнью композитора, который всего каких-нибудь четверть часа назад был готов выйти из себя и учинить нешуточный скандал. Однако в обществе Казимирчика и коробки сигар Чигринский посвежел душой, отбросил ненужные эмоции, как дерево сбрасывает сухую листву, и пришел к выводу, что все, в сущности, не так плохо, а дальше, возможно, будет еще лучше.

По правде говоря, Дмитрия Ивановича чрезвычайно волновал вопрос о том, что за человек его хозяйка и почему чиновники особых поручений находятся у нее на посылках. (Положим, Александр Богданович вовсе не был этаким вариантом золотой рыбки, но Чигринскому было приятно думать, что ненавистный чинуша зависит от Амалии и является по первому ее зову.)

Чигринскому пришло в голову, что неплохо бы навести кое-какие справки у Казимира Станиславовича, но к такому сложному делу надо было приступать с толком. Не бухнешь же, в самом деле, напрямик: «А скажите-ка, милостивый государь, что за человек вообще ваша племянница?»

И Дмитрий Иванович решил пойти обходным путем.

– А скажите-ка, ясновельможный пан, есть ли в этом доме что-нибудь выпить? – поинтересовался он.

Казимир покосился на него, и в глазах его мелькнули огонечки, которые лучше всяких слов сказали композитору, что он на верном пути.

– Как нет выпить? Разумеется, есть, – степенно отвечал Казимирчик.

– Тогда, может быть, водочки?

– Можно и водочки, – приободрился Казимир. – Если уж бог выдумал водку, то не для того, чтобы на нее глядеть…

Он вызвал звонком горничную в кружевном фартучке, которую Чигринский уже видел, и, сославшись на композитора, велел подать водку.

– Пан Казимир…

– Что, Машенька? – Пан сделал невинное лицо.

– А Аделаида Станиславовна вас не съест? – покосившись на гостя, шепотом спросила Машенька.

– За что ж меня есть? – сделал большие глаза Казимирчик. – Это гость захотел выпить, я-то тут при чем? Желания гостя надо уважать…

Машенька хихикнула и упорхнула. Чигринский вздохнул. Ему уже стало ясно, что перед ним совершенно никчемная личность паразитического склада, но он был готов поклясться, что вся женская прислуга обожает этого паразита, а Амалия, хоть она вряд ли обманывается насчет дядюшки, в обиду его ни за что не даст. «И за что подобным шельмам такое везение? – философски помыслил Дмитрий Иванович. – Не понимаю я, ей-богу!»

– Мне, наверное, нужно перед вами извиниться, – начал он. – Так нелепо все получилось: я вроде как вторгся в ваш дом и, вероятно, порядком вам мешаю.

Казимирчик склонил голову к плечу, обдумывая слова собеседника.

– Мне вы вовсе не мешаете, – произнес он.

Следует заметить, что в этой реплике был весь Казимирчик. О чем бы ни шла речь, он прежде всего думал о себе и уже потом – об остальных. И не то чтобы ясновельможный пан был законченным эгоистом – нет, он совершенно искренне полагал, что так, как он, мыслят все люди, хотя далеко не всем хватает смелости в этом признаться.

– Но так как вы – глава семейства, я хотел бы все же попросить прощения, – шутливым тоном заметил Чигринский.

Его слова возымели совершенно неожиданное действие: Казимирчик вытаращил глаза и поперхнулся.

– Кто я? – спросил он, все еще кашляя. – Глава семейства? Нет, что вы! Упаси бог!