Александр Сухов - Джоконда улыбается ворам

– Понятно, – стараясь скрыть разочарование, произнес инспектор. – Вы могли бы описать этого человека, мадам?

– Описать трудно, – призналась смотрительница. – Вот если бы я его увидела, тогда другое дело.

– Хорошо, попробуем что-нибудь придумать. Составим словесный портрет, а там будет видно. Дежурный! – громко крикнул инспектор Дриу, а когда на его зов появился полицейский, распорядился: – Вот что, Роберт, позови ко мне полицейского художника. Попробуем нарисовать портрет предполагаемого преступника. В этом, мне кажется, что-то есть.

Вскоре появился дежурный с мужчиной, одетым в штатский костюм. Был он высок, с унылой вытянутой физиономией и производил впечатление человека, которого только что подняли с постели.

– Вот что, Мюррей, попробуйте нарисовать с этой милой дамой портрет предполагаемого преступника. – Повернувшись к смотрительнице, он спросил: – Мадам, припомните, какой формы у него была голова: круглая, вытянутая, может быть, грушевидная…

Поразмыслив с минуту, смотрительница уверенно произнес:

– Думаю, что круглая, господин полицейский.

– Вы хотите сказать, как арбуз?

– Ну-у, может быть, слегка удлиненная.

Полицейский художник нарисовал правильный овал.

– Так подходит?

– Вполне.

– А теперь давайте подумаем, какой у него был лоб: высокий, низкий, какие на нем были морщины? А вы, господин художник, покажите даме возможные варианты.

– Взгляните, мадам, – раскрыл полицейский художник перед смотрительницей альбом с нарисованными лбами.

Полистав его, женщина выбрала:

– Скорее всего, этот.

Через полтора часа совместных усилий был нарисован портрет молодого человека лет тридцати. Тонкие, слегка капризные губы, складывавшиеся в жесткую прямую линию, свидетельствовали об упрямом характере; острый подбородок с глубокой ямкой посередине намекал на чувственность, а высокий выпуклый лоб с гладко зачесанными назад волосами был показателем интеллектуальности.

Кем мог быть запечатленный человек? Да кем угодно! От преуспевающего живописца до маньяка, уничтожающего величайшие полотна.

– Значит, вы говорите, похож? – вновь спросил художник у смотрительницы.

– Очень, – с восхищением протянул старуха. – Даже не знаю, как вам это удалось, вот только, может быть, нос немного поуже у него, а горбинка посередке поменьше.

– Сейчас исправим, – ответил художник и, забрав портрет, принялся вносить изменения.

Отчего-то нарисованное лицо приобрело некоторую аристократичность. Но именно человек с таким выражением глаз был способен на дерзкий поступок.

– Лучше? – спросил инспектор.

– Значительно, – согласилась смотрительница. – Вам удалось даже схватить его взгляд.

Рассматривая портрет, инспектор не мог избавиться от ощущения, что ему прежде доводилось сталкиваться с этим человеком. Вот только он никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах.

– Сделаем вот что, – обратился инспектор к художнику, – размножьте этот портрет, пусть он будет у каждого полицейского. Не уверен, что это может принести какие-то плоды, но попробовать все-таки стоит.

Марсель Габе проживал в доме баронессы Грюневальд, весьма экстравагантной женщины, наделенной недюжинной коммерческой хваткой. Квартиры в родовом доме баронесса поделила на многие клетушки, которые сдавала художникам, успевшим как-то заявить о себе; состоятельным провинциалам, желавшим покорить столицу исключительными талантами; артистам небогатых театров; журналистам, спешащим ошеломить мир своим остроумием. Среди жильцов встречались начинающие писатели, сумевшие вкусить первый литературный успех. Весьма разношерстная публика!

В его коридорах устраивалась личная жизнь, заключались браки, рушилось супружество. Для некоторых дом баронессы был перевалочным пунктом к успеху, откуда жильцы съезжали в дома с консьержками, а то и в собственные особняки. Для других это был потолок их жизненного успеха, о котором они будут вспоминать всю последующую жизнь, а для третьих – шаг назад, за которым последует еще более стремительное падение.

Баронесса Грюневальд была женщиной весьма передовых взглядов, а потому нередко закрывала глаза на некоторые шалости своих подопечных в виде разбитых стекол во время пьяных ссор. Не шибко бранилась, если постоялец не платил с полгода (с кем не случается, возможно, именно сейчас у него временные трудности). А с некоторых, веря в их талант, она могла и вовсе списать долги, полагая, что со временем бывшие жильцы прославят ее заведение. Чутье у нее было немыслимое (надо признать, что она редко ошибалась в своих наблюдениях): впоследствии некоторые из жильцов наносили ей визит уже в качестве парижских знаменитостей, приезжая в собственных тяжелых экипажах, запряженных шестеркой лошадей и в сопровождении многочисленных слуг.

Так что каждого из них баронесса знала лично и опекала, как хлопотливая клуша, если кому-то угрожала серьезная опасность. В общем, жильцам с баронессой невероятно повезло.

Не теряя времени, инспектор Дриу в сопровождении нескольких полицейских направился прямо к ней. Уже подходя к зданию, он попридержал Андре и строго спросил:

– Ты все запомнил?

– Не в первый раз, господин инспектор, – заверил филер. – Можете не беспокоиться.

– Хорошо, я на тебя рассчитываю, – произнес Дриу и вошел в здание, оставив Андре у порога.

В просторном богато обставленном кабинете с тяжелыми портьерами на огромных окнах его встретила тощая высокая старуха со следами былой красоты, от которой оставались разве что запавшие в череп глаза, взиравшие на окружающий мир с некоторой настороженностью. Противясь течению времени, что продолжало высушивать ее лицо до состояния печеной тыквы, баронесса надевала длинное приталенное белое платье, напоминавшее подвенечное, с глубоким вырезом, через который просматривалась дряблая грудь. Всему окружающему миру она давала понять, что вошла в тот отрезок бытия, с которого начинается настоящая жизнь. Глядя на ее невероятно прямую спину, слушая голос, по-девичьи звонкий, отчего-то невольно верилось, что впереди у нее столь же долгая вторая половина жизни.

– Баронесса, нас интересует Марсель Габе, ваш постоялец, – представившись, сказал инспектор Дриу.

Внимательно выслушав инспектора, баронесса поинтересовалась:

– А ваш интерес никак не связан с пропажей «Моны Лизы»?

Оставалось лишь подивиться ее прозорливости. Старуха давно жила на свете, а потому лукавить с ней было бессмысленно.

Инспектор решил сказать правду:

– У вас удивительная проницательность, баронесса. Вы что-то знаете?