Лев Портной - Акведук на миллион

Мимо проезжала карета. Вдруг она остановилась, распахнулась дверца, и женский силуэт прорисовался в снежной пелене. Любопытная барышня, привстав на подножке, смотрела на меня поверх толпы. Я сморгнул снежинки, приставшие к ресницам, и увидел темные, круглые от изумления глаза. Иссиня-черные трибушоны выбивались из-под изящного норкового тока… И я отчаянно закричал:

— Сандра! Сандра! Алессандрина!

Графиня де ла Тровайола вышла из кареты и через толпу пробралась ко мне.

— Господи, мосье Воленский! Что здесь произошло?

— Алессандрина, прошу тебя! Передай старому графу Строганову, что Воленс-Ноленс стал четыре тысячи восемьсот сорок шестым человеком. Запомни: четыре тысячи восемьсот сорок шестым! И еще — возьми котенка! Он сидит у меня за пазухой!

Графиня просунула руки под мою шинель, и даже в эти минуты я затрепетал от прикосновения ее пальчиков. Она забрала котенка. В глазах ее сожаление смешалось с недоумением.

— Что случилось, мосье Воленский? Что случилось? — повторяла она.

— Граф Строганов! Алессандрина, запомните: старый граф Строганов!..

— Давай-давай! — оборвали меня полицейские и, подталкивая в спину, повели к своему экипажу.

— Граф Строганов! — крикнул я. — Старый граф Строганов!

Я оказался в Петропавловской крепости. Меня осмотрел лекарь, признал здоровым и годным для отправки в тюрьму. Стража проводила меня в Алексеевский равелин.

— Ваш номер семь, — промолвил унтер-офицер, открывая застенок.

В помещении я был неприятно удивлен, увидев два стола и два стула. Хотелось одиночества, а в камере предполагался сосед. Еще большее потрясение ждало меня впереди. Вошедший следом солдат уселся за стол с железным подсвечником и застыл истуканом. Я подумал, что служивый задаст какие-то вопросы, даст пояснения о правилах пребывания в тюрьме и удалится. Но он молчал, засовы лязгнули, и мы остались вдвоем.

— Сударь ты мой, так и будешь здесь сидеть? — спросил я.

— Так положено, — недовольно буркнул он.

У противоположной стены находилась кровать. Одна.

— Ты, что же, брат, круглые сутки будешь сидеть? — осведомился я.

— Будет смена, — более мягким тоном ответил он и, чуть погодя, добавил: — Разговаривать нам не положено.

Я опустился за второй стол. Посуда — миска, пара тарелок, стаканы и графин — задребезжала, когда я отодвинул ее в сторонку, чтобы положить на столешницу руки.

Лучше бы меня поместили в камеру с другими арестантами. Будь рядом такие же бедолаги, я бы, не стесняясь, упал на волосяной тюфяк, обхватил обе выделенные мне пуховые подушки, уткнулся в них и, закрыв глаза, переживал свое несчастье. Но проявить слабость под пристальным взором надзирателя казалось унизительным.

Но и одно присутствие солдата само по себе унижало сверх всякой меры. Я терял право на приватную жизнь, словно какая-то собачонка, как скотина, — хуже! — беспризорный котенок и тот мог забиться под лавку.

Я вертел в руках столовые ложки и ножи — серебряные, к моему немалому удивлению, но мыслями находился на Моховой в питейном заведении Головцына, не мог отогнать образ человека в очочках, похожего на лекаря, он чесал за ушами черного котеночка, кутался в шубу, стараясь сберечь тепло, и не подозревал, что скоро, совсем скоро, тепло этого мира станет ему ненадобным.

Господи, как же я не догадался, что он-то и был вестником из Москвы?! Он приехал в Санкт-Петербург, чтобы предупредить о грозившей опасности! Я сидел рядом с ним, разговаривал с ним! Даже мысль была — спросить, не нужна ли помощь? И я отмел эту мысль!

Господи! Будь я чуточку сообразительней, человек остался бы жив, а я б не томился в застенке по ложному обвинению! Господи, если бы время воротить вспять! Всего-то на пару часов!

И как же подло устроен человек! Никогда не бывает искренним! Даже в минуты глубокого раскаяния думает о том, как выглядит со стороны! И я не удержался от этой слабости! Убивался оттого, что из-за моего недомыслия погиб человек, но еще и сожалел, что на мне партикулярный костюм. Как только представилась возможность, попросил передать мосье Каню, чтобы принес мундир.

Пожелание исполнили быстро. Мало того, позволили Жану прийти ко мне. Только я, махнув рукой на солдата, улегся в постель поверх тюфяка, как заскрежетали засовы и раздался знакомый голос:

— Сударь, где ж это вы-с?

Жан стоял со стопкой одежды в руках в полосе света, падавшего через забранное решеткой окно, и пучил глаза на солдата.

— Здесь. Где ж мне быть-то?!

Я указал камердинеру на стол:

— Клади сюда.

— А, сударь! — воскликнул Жан жалостным голосом, но с торжествующими нотками. — Говорил-с я вам, от писем-с одни неприятности! Вот что теперь вышло-с!

— Молчал бы, дубина, — добродушно промолвил я, отчасти признавая его правоту.

Не ответив, камердинер вышел из камеры — ее отчего-то держали открытой. Мосье Каню вернулся, втащил два тюка. Дверь закрыли. А Жан с хозяйской сноровкой начал распаковывать вещи.

Помимо заказанного мною мундира, он принес теплую исподнюю одежду, пуховую подушку, одеяло, домашнюю снедь.

— Жан, у меня уже есть две подушки, — сказал я.

— Откуда ж мне знать, сударь? — развел он руками.

— Черт побери, куда ты принес столько вещей?

Его забота тронула меня. Но в то же время рассердила уверенность французишки в том, что я угодил в тюрьму надолго.

Жан покосился на солдата и прошептал по-французски:

— Вот что, сударь, вы бы деньгами меня снабдили-с! А то ж как же теперь-с?!

— Какими деньгами, дубина?! — еще больше рассердился я.

— Как — какими? — развел он руками. — Вас-то теперь лет десять не дождешься! А то и повесят-с! А мне на какие шиши, извините-с, жить прикажете-с? Квартиру-с содержать?!

— Не положено! — раздался голос солдата. — По-русски изъясняться извольте!

— Да ты не волнуйся, Жан, — продолжил я на родном языке. — На квартире мы сэкономим! Ты для себя-то вещей почему не взял? Ты же теперь здесь поживешь, в соседнем номере — я договорился!

— Сударь! Сударь! — завопил Жан. — Вы все шутить-с изволите-с! А я из-за вас по миру пойду-с! Это вы тут на казенных харчах…

— С чего ты взял, что я шучу? — хмыкнул я. — Я, конечно, не принцесса Володимирская, но вполне могу позволить себе камердинера в тюремных условиях. Ну и горничную неплохо бы. Я тебе подскажу заведение, где ее нанять. Обратишься к мадам Шерамбо…

— Сударь! Сударь! — Жан встревожился не на шутку. — Все бы вам-с зубоскалить! И между прочим-с, смотрите, что я принес.

Он развернул сверток, бросив на пол ворох оберточной бумаги, и поставил на стол кофейную чашечку с блюдечком. Эту пару китайской работы я привез в прошлом году из Лондона.

— Время! Время! — прокричал солдат.