Филипп Ванденберг - Дочь Афродиты

Царь захихикал, увидев перед собой жалкое существо, которое едва стояло на ногах. Он обошел вокруг несчастной женщины и осмотрел ее с головы до ног. Платье на Дафне было разорвано. Царь позвал толмача.

— С каких пор, — начал он, ухмыляясь и глядя Дафне прямо в лицо, — эллины используют женщин в качестве шпионов?

Дафна ответила царю со всей яростью, на которую она еще была способна:

— Я не шпионка! Я — Дафна, гетера! И я не понимаю, почему твои трусливые солдаты схватили меня. Или варвары воюют теперь и с женщинами?

Ксеркс осведомился у переводчика, что означает слово «гетера». Тот, судя по выговору, иониец, объяснил, живо жестикулируя при этом, и по лицу царя пробежала похотливая ухмылка.

— Что погнало тебя, гетера, в военное время через горы? — Ксеркс продолжал сверлить ее взглядом.

— Я шла к трахинийцам. Трахинийцы — греческое племя!

— Это мне известно, — сказал царь. — А что тебе нужно у трахинийцев?

Дафна испуганно замолчала. Она чувствовала, как колотится ее сердце. Что ей сказать? И что собирается царь сделать со своей пленницей? От безысходности, охватившей ее, она не придумала ничего лучше, чем сказать правду:

— Я шла к Эфиальтесу, трахинийцу, которого я давно знаю…

— К Эфиальтесу?

— Да, так зовут этого трахинийца!

Царь многозначительно посмотрел на начальника охраны. Помедлив, он обратился к Дафне:

— Он дружит с персами, этот Эфиальтес.

До сознания Дафны наконец дошло: персы знают Эфиальтеса. Очевидно, он уже предал греков, и ее попытка предотвратить это оказалась напрасной. У женщины перехватило дыхание.

Но прежде чем она успела раскрыть рот, царь сказал:

— Он показал нам путь через горы! — Ксеркс прыгал с ноги на ногу и радовался, как ребенок. — Через горы, ты понимаешь?!

У Дафны потемнело в глазах. Узор на красно-синем ковре поплыл перед глазами. Золотые складки хоругвей и стандартов начали кружиться. В ее мозгу стучала единственная мысль: Греция погибла!

Словно издалека до гетеры донесся визгливый голос царя, который сообщил:

— Конечно же, он показал нам дорогу не просто так. Все имеет свою цену. Грек потребовал золота, и я дал ему золотую чашу. Если ты хочешь повидать Эфиальтеса, я отведу тебя к нему! Пойдем! — Только сейчас, чувствуя, как ее захлестывает приступ ярости, Дафна пришла в себя. Она решила, что бросится на предателя и схватит его за горло. Нет, лучше вырвать у кого-нибудь меч и вонзить его в грудь Эфиальтеса.

Дафна с отвращением вздрогнула, ощутив на своем плече потную руку варвара, когда тот осторожно выводил ее из палатки. Она кивнула Коалемосу, и тот остался на месте. В сопровождении дюжины солдат, которые шли с опущенными вниз копьями, царь вел Дафну к какому-то месту посреди лагеря. Дафна невидящим взглядом смотрела перед собой.

Вдруг царь остановился.

— А вот и твой друг Эфиальтес.

Дафна подняла глаза. Перед ней стоял крест. На нем висел мертвый мужчина. У его ног стояла золотая чаша.

— Я не люблю предателей, — пояснил царь, — которые хотят обогатиться. Эфиальтес получил то, что хотел. Но я дал ему и то, чего он, по моему мнению, заслуживает.

Спартанцы расчистили в своем лагере дорожку для бега длиной в один стадий. В изготовленной из ивовых веток клетке находился дикий баран. Пять обнаженных воинов с поднятыми копьями ожидали, когда откроют клетку и оттуда в смертельном страхе выскочит животное.

Прозвучала команда, и копьеносцы начали преследование, стараясь как можно ближе подбежать к барану. Первый, кто догнал барана, вонзил копье в его затылок, и тот кувыркнулся и остался лежать, чуть дергаясь. Спартанцы зааплодировали. Подошел священник и начал разделывать умирающее животное.

Эта странная церемония повторялась из года в год во время камей, культового праздника в честь бога плодородия Карния. В это время запрещались военные походы. И здесь, вдали от Лаконии, Леонид пообещал своим воинам, что они проведут эти дни в мире и спокойствии. Но неожиданно со стороны Фермопил прибежал гонец и крикнул:

— Варвары наступают!

День и ночь триста спартанцев и семьсот феспийцев охраняли узкий проход между скалами и морем. Теперь Леонид был вынужден послать своих людей вперед, распределив их по группам. Если варвары прорвут первую фалангу спартанцев, ей на смену придет следующая.

Первый день не принес успеха ни одной из сторон. Утром следующего дня варвары начали новый прорыв и понесли большие потери. Но вскоре все изменилось. Фокийский гонец принес страшную весть: варвары идут через горы. К борьбе на два фронта греки не были готовы.

— Бегите, пока есть время! Бегите! Бегите! Бегите! — эхом отдавались в скалах крики эллинских солдат. Остались только спартанцы и феспийцы.

Когда их копья были сломаны, они взялись за мечи. Потеряв мечи, они защищались кинжалами.

Люди Леонида боролись против стрел варваров, заранее зная, что они обречены. Но они дрались до последнего человека, верные святому закону спартанцев: нет ничего почетнее, чем умереть за родину.

Позже греки поставили в этом безлюдном месте Фермопил памятник отважным воинам с надписью: «Путник, когда придешь в Спарту, скажи, что ты видел нас лежащими здесь, как это велел закон».

Но тогда путь в Грецию был открыт.

Желтые, красные и зеленые полотнища, натянутые на сеть из канатов, защищали трибуну от палящего солнца. Перед позолоченной палаткой сидел на троне великий царь и со скучающим видом принимал донесения своих генералов о победе. Справа от него расположилась Артемисия в длинном красном, открытом спереди платье, которое было скреплено блестящими брошами. Рядом с ней сидела Дафна в желтом персидском наряде: длинная юбка и спадающая с плеч, широкая, в складку, верхняя часть платья. Приближенных царя, находившихся слева от трона, это особое отношение царя к греческой гетере раздражало, и Мардоний, полководец, невольно насупил брови, глядя на обеих женщин.

Для Ксеркса обе красавицы означали что-то особенное. Артемисия, роскошная женщина с загадочными глазами, обведенными темной краской, как у египтянки, была властительницей Галикарнасса, Коса, Нисира и Калидны и, облачась в мужскую одежду, командовала пятью собственными кораблями флота. А Дафна, которой было двадцать четыре, в два раза меньше, чем Артемисии, представляла собой что-то вроде сувенира, военной добычи, с которой, как царь давал понять, он мог делать все что угодно.

При дворе Ксеркса знали, что Дафна вращалась в высших кругах греческого общества, и царь был доволен тем, что ему попалась такая пленница.

Мидийцы и эламцы, которые в бою с греками отличились особой храбростью, проходили мимо трибуны с опущенными вниз копьями и почтительно склоненными головами. За ними, под предводительством Леонтиада, шли фиванцы, в знак преданности расставив в стороны руки.