Валерия Вербинина - Золотая всадница

Амалия задумалась.

– Хотите совет? – спросил Петр Петрович, пристально наблюдавший за ней.

– Разумеется.

– Как человек, который уже десять лет находится в Любляне, скажу вам откровенно: нет никакой надежды перетянуть всех этих людей на свою сторону или хотя бы нейтрализовать их. А поддержка генерала Ивановича такова, что лучше бы ее не было. На вашем месте, Амалия Константиновна, я бы постарался добиться нейтралитета Дубровника и остальных иллирийских портов. Чтобы там не было ни нашей, ни австрийской военно-морской базы, ни итальянской, о которой мечтает граф Верчелли.

Амалия улыбнулась.

– Скажите, Петр Петрович… А о чем мечтает полковник Войкевич?

По правде говоря, Оленин ждал этого вопроса и оттого кивнул с удовлетворением.

– Войкевич – сын лакея, о чем нередко склонен забывать. С самого детства он неотлучно находится при короле, и тот доверяет ему как никому другому. Конечно, его поддержка была бы весьма ценной для нас, но… – Резидент раздраженно повел плечами. – Я не вижу никакого способа добиться этого. Влиять через женщину на него бесполезно – хоть он и готов влюбиться в первую встречную, но с удивительной ловкостью отделяет любовь от серьезных дел. Деньги он берет со всех, с кого только можно, но у него скверная манера никогда не делать того, что обещал, или делать минимум. Кроме того, он не слишком умен и сам признается, что его ничего не интересует, кроме того, чтобы на нем мундир хорошо сидел.

– Чью сторону он держит? – спросила Амалия.

Оленин улыбнулся.

– Как ни странно, он держит сторону короля. Конечно, полковника обхаживали и австрийцы, и итальянцы, и даже представители сербского короля, которых здесь не слишком жалуют. Но этот тип скользкий, как угорь. Он всем улыбается, со всеми сердечен и со всех, как я уже говорил, берет мзду. Ходят слухи, что он даже делится с королем взятками, которые получает со всех сторон, за что король смотрит сквозь пальцы на то, что предпринимает Войкевич. Недавно, к примеру, полковник сумел протолкнуть проект новой железной дороги, которую будут строить англичане, и благодаря этому купил себе целый дворец. А ведь наши предлагали построить железную дорогу гораздо дешевле…

Амалия вздохнула и машинально погладила кота. Тот, казалось, спал, но приоткрыл глаза и поудобнее свернулся на коленях у молодой женщины.

– Словом, все против нас, – задумчиво проговорила Амалия. – Что ж, трудности на то и существуют, чтобы их преодолевать.

С точки зрения Петра Петровича, эта фраза в данных обстоятельствах не имела ровным счетом никакого смысла, но он умел быть снисходительным к дамам и потому счел за благо оставить свое мнение при себе.

– А теперь, – сказала его собеседница, – расскажите мне все, что вам известно о Лотте Рейнлейн.

– Значит, ее зовут Амалия Корф? – спросила балерина.

Генерал Ракитич утвердительно кивнул. Лотта откинулась на спинку кресла, задумчиво глядя в трехстворчатое зеркало над гримировальным столиком. В зеркале отражалась молодая, стройная темноволосая женщина с большими серыми глазами. Недруги Лотты Рейнлейн (а таких было более чем достаточно) обыкновенно говорили, что она не красавица, что у нее слишком тонкие губы и костлявые плечи (выпирающие кости в ту эпоху считались чем-то вроде смертного греха). На фотографиях Лотта и впрямь не впечатляла особой статью, но в жизни у нее была восхитительная осанка, лебединая шея и изящные руки, а выразительные глаза с длинными черными ресницами околдовывали и сбивали с толку. В прошлом году она приехала в Любляну на гастроли, танцевать в местном театре. На представлении ее увидел король Стефан и сразу же влюбился. Следствием его влюбленности стало, во-первых, то, что театр вскоре обновили и украсили впечатляющим количеством позолоты, а во-вторых, то, что Лотта Рейнлейн стала почти официальной фавориткой царствующего монарха. Поначалу придворные считали, что увлечения Стефана хватит, как это уже не раз случалось раньше, всего на пару месяцев, но время шло, а Лотта только все глубже вонзала свои коготки в королевское сердце. Она была пикантная, в меру остроумная, незлобивая и обожала то, что любят женщины и дети – игрушки и все блестящее. Речь ее напоминала щебет маленькой птички, и в жизни она предпочитала окружать себя птицами в клетках, цветами, бриллиантами, духами и крошечными собачками. При этом те, кто хорошо знал ее по сцене, утверждали, что она, несмотря на всю избалованность, редкая труженица.

– Баронесса! – протянула Лотта и задумалась, облокотившись на красивую белую руку.

Смуглый, тощий, носатый Ракитич, в пику королевской моде носивший громадные усы, кашлянул.

– Милорад сказал, что она очень, очень хороша собой, – заметил генерал. – Так что… берегитесь, мадемуазель!

– Ей уже 36 лет, – отмахнулась Лотта с той беспечностью, с какой можно рассуждать, только если тебе еще нет 25. – Чего мне бояться?

– Она интриганка, – шепнул Ракитич, зловеще шевельнув усами. – И авантюристка. Кислинг говорит, она проворачивала такие дела, которые ему даже и не снились. Думаю, нам стоит ее опасаться.

– Это мы еще посмотрим! – объявила Лотта и легким, типично балетным движением поднялась с места.

Сегодня у нее была только одна небольшая репетиция, на которой настояла она сама. А вечером…

Вечером, разумеется, она даст бой этой неведомой баронессе Корф, которая попытается – Лотта была совершенно в этом уверена – увести у нее ненаглядного короля.

– Смотрите, мадемуазель, я вас предупредил! – крикнул Ракитич ей вслед.

Можно быть уверенным, что ни одна женщина не выбирала в тот день бальное платье придирчивее, чем Лотта Рейнлейн, которой предстояло встретиться лицом к лицу со своей соперницей. Наряд кремового цвета, украшенный оборками и богатой вышивкой, был восхитителен. Шелковые воланы, где надо, прикрывали выпирающие ключицы, однако выгодно обрисовывали красивые руки, украшенные тяжелыми сверкающими браслетами. С собой на бал Лотта захватила любимую собачку по кличке Талисман – она верила, что этот зверек и впрямь приносит ей удачу.

Так как согласно этикету балерина не могла приезжать в сопровождении короля, она, как обычно, явилась в обществе Ракитича, которого язвительный Верчелли за глаза прозвал «собачьим генералом». Именно Ракитичу обычно приходилось носить на руках любимую собачку королевской фаворитки.

Вечер начался в восемь, балерина приехала на час позже, однако ее сразу же ждало разочарование. Верзила Кислинг, уныло потягивавший в углу шампанское, сразу же сообщил ей, что баронесса Корф пока не показывалась.

– А его величество? – спросила балерина, отчего-то забеспокоившись.