Сергей Зверев - Золотые эполеты, пули из свинца

– Так точно, камандыр!

– Вот так-то лучше. Приступай, Ибрагим-оглы.

Своих земляков и соратников по пластунской роте Ибрагим Юсташев знал превосходно, поручик Голицын не ошибся с выбором помощника. Но представления о боевой ценности людей у горца были своеобразные. Юсташев пружинисто шагал вдоль шеренги, изредка роняя одну-две коротких фразы:

– Ты нэ пойдешь, в ауле три жены и дэвять детэй. А у тэбя мать одна. А ты по-русски нэ понимаешь. Э, нэт! Ты храбрец, но соображаешь туго. Тупо сковано – нэ наточишь! А вот ты молодой, надо опыт, надо мужчиной становиться. Ты, кроме барашка, кого-нибудь рэзал?

– Я всэх рэзать могу! Клянусь мечетью! – обидчиво вскинулся молодой аварец. – На ком показать?

– Вах! Горячий какой! На враге покажешь! Тэперь ты. Храбрец, да? Умный – хитрый, как лиса, да? А плаваешь, как топор. Нэт, и нэ проси. Нэ пойдешь: зачем камандиру утопленник?

– Ну, подберет он нам отборных головорезов! – незаметно, чтобы не обидеть Юсташева, посмеиваясь, шепнул Гумилев Сергею.

– Вот и славно! – кивнул Голицын. – Нам башибузуки и потребны в таком лихом деле.

В этот момент к Голицыну и Гумилеву подошел высокий стройный мужчина в новой форме поручика конно-егерского полка. Сейчас Щербинин выглядел не в пример лучше, чем сутки тому назад, когда двое молодых казачьих хорунжих доставили его в штаб Юго-Западного фронта, огородное пугало он уже не напоминал. И все же от его лица, обезображенного грубыми ожоговыми шрамами, тянуло отвести взгляд.

Он коротко козырнул:

– Господин поручик Голицын? Позвольте представиться: поручик Анатолий Щербинин. Командирован генералом Брусиловым в ваш отряд, поступаю под ваше начало.

Голицын и Гумилев переглянулись: о таком своем решении Алексей Алексеевич ничего им не говорил.

– Что ж, превосходно, – сказал Сергей. – Ведь вы сможете опознать этого подлеца Хейзингера, не так ли?

– Именно для этого генерал и направил меня сюда, – с достоинством отозвался Щербинин.

– Я рад, – улыбнулся Голицын. – Повоюем вместе. Но, господин поручик, моим заместителем по-прежнему остается прапорщик Николай Гумилев, хоть он и младше вас по званию. Чтобы без обиды, договорились? Кстати, вы ведь до войны были знакомы с Николаем Степановичем?

– О каких обидах может идти речь? – чуть высокомерно произнес Анатолий. – Я, господа, не страдаю излишним честолюбием, для меня дело прежде всего. Что до знакомства… Нет, не припомню. Не имел чести.

Сергей Голицын и Николай Гумилев вновь переглянулись. И у того, и у другого возникло несколько вопросов к Щербинину, но пока что оба они, не сговариваясь, решили с этими вопросами повременить.

Яркое полуденное солнце раскалило броневые листы обшивки штабного вагона, пулеметные казематы и орудийные башни так, что не дотронешься – руку обжечь можно. Уже вторую неделю на небе не появлялось ни облачка. Конец весны в центральной Галиции – время жаркое, и только свежий ветерок, дующий с отрогов Восточных Карпат, немного смягчал знойную духоту. Однако дышать все равно было трудно: в воздухе витал одуряющий запах креозота, пропитки для шпал, который мешался с дымом сгоревшего каменного угля и густым ароматом разогретого машинного масла.

Бронепоезд, за которым собирался охотиться поручик Голицын со своими головорезами, стоял на разъезде между местечками Збаражем и Гримайлово. Разъезд был пустынным и захламленным. Солнечные лучи освещали унылые бетонные плиты оград и заборов, некоторые из которых были увиты поверху ржавой колючей проволокой, не то еще недостроенные, не то уже разрушающиеся будки неизвестного назначения, глухие стены складов и ангаров, ветвящуюся паутину рельс, стрелки, семафоры, заброшенные вагоны инвалидного вида на заросших травой дальних путях… Все это выглядело невзрачно и неприглядно.

Словом, никак не скажешь, что на захолустном разъезде кипела жизнь.

Людей совсем не видать. Так, изредка промелькнет угрюмый путевой обходчик с молотком на длинной ручке или вислоусый галичанин, железнодорожный рабочий в промасленной насквозь черной тужурке. И снова вокруг все тихо, пусто и безлюдно. Даже тощие галицийские дворняги куда-то попрятались от жары, даже нахальные воробьи не чирикали.

Полковник медицинской службы рейхсвера Рудольф Хейзингер медленно прохаживался вдоль бронированной стенки командно-штабного вагона. Он испытывал законное удовлетворение: место выбрано отлично, именно такой захолустный, заброшенный и безлюдный разъезд необходим для его целей. Скрытность и осторожность исключительно важны, не в Лемберге же или в Станиславе цеплять к бронепоезду «дополнительную единицу подвижного состава», некую особую цистерну. Там слишком много любопытных глаз.

«Хотя, – усмехнулся про себя Хейзингер, – в данном случае важнее не глаза, а носы! Внешне, на первый взгляд, ведь цистерна ничем от обычных не отличается… Кстати, пора бы цистерне уже прибыть. Нет, недаром я недолюбливаю австрийцев: не хватает им истинно германской точности, пунктуальности и обязательности. Хромает дисциплина! Уже на десять минут опаздывают ко времени рандеву, что за легкомыслие!»

Но тут со стороны дальних подъездных путей послышался тонкий, несерьезный какой-то свист, и Хейзингер увидел небольшой маневровый паровозик, который, попыхивая трубой, тащил за собой одну-единственную пульмановскую цистерну грязно-бурого цвета. На фоне громадных паровозов бронепоезда маневровый паровозик смотрелся, как барашек рядом со слонами. Он еще раз свистнул и остановился, пустив из-под колес две струйки перегретого пара.

Цистерна, вопреки мнению полковника Хейзингера, все же выглядела не совсем обычно: к ее торцу крепилось странного вида приспособление, напоминавшее то ли пожарную помпу-переросток, то ли здоровенный ассенизационный насос.

Последнее уподобление возникало отнюдь не случайно: от цистерны несло такой густой вонью, что невольно приходили в голову мысли о золотарях, канализационных стоках, скотомогильниках и армейских нужниках на полтысячи солдат. Какой там креозот с угольным дымом, их запах по сравнению с тошнотворным зловонием, исходящим от бурой цистерны, сошел бы за аромат роз или лучших парижских духов!

Но вот ведь что интересно: Рудольф Хейзингер словно бы не чувствовал гнусного смрада, он смотрел на цистерну с нежностью во взоре, точно пылкий юноша на потерянную и вновь счастливо обретенную возлюбленную. Полковник даже погладил вонючую цистерну по цилиндрическому стальному боку, точно приласкал ее.

Через четверть часа Хейзингер уже сидел за столом в своем отсеке штабного вагона. Перед полковником стоял комендант бронепоезда, майор Войтех Ванчура, чех по национальности. Теперь, после недвусмысленного приказа Конрада фон Гетцендорфа, Ванчура поступал в подчинение Рудольфа Хейзингера.