Валерия Вербинина - Сапфировая королева

– Слышали, Наденька, что в городе творится? – спросил студент.

Его кузина удивленно подняла голову от списка.

– Нет, а что?

– Ах, Наденька, – улыбнулся Евгений, – а еще говорят, что женщины – первые сплетницы! Груздя арестовали.

– Неужели? – изумилась Наденька. – Макара Иваныча? За что же?

– Говорят, он краденое сбывал, – пожал плечами студент. – Впрочем, не говорят, а так оно и есть. У меня на курсе у одного студента родителей обворовали, так он не стал ждать действий полиции, а сразу же пошел к Груздю и предложил ему деньги, чтобы вещи вернуть. Вещи не то чтобы ценные, но для семьи дорогие. Ну, Груздь поломался да и назвал адресок лавочки, где они должны были появиться. Тоже его, кстати, только там другой человек сидит, якобы лавочка ему принадлежит, а сам Груздь ни при чем. В общем, мой товарищ у него все и выкупил. То есть почти все. Вот такая история.

– И что же, его все-таки поймали? – спросил Валевский с любопытством.

– Да никто его не ловил, – усмехнулся Евгений. – Говорят, баронесса Корф велела учинить обыск и его арестовать, а де Ланжере очень за свое место боится и не смеет ей перечить.

При одном упоминании имени баронессы Валевский почувствовал, как у него пропал аппетит. «Она что, полагает, если бы я и впрямь украл парюру, то отнес бы ее к старому мошеннику? – подумал Леон. – Это же опасный мерзавец, прикончит ни за грош… И в самом деле ведь убивал несколько раз, если правда то, что Карен мне о нем рассказывал».

– О чем вы тут говорите? – поинтересовался Русалкин, входя в комнату.

– О баронессе Корф, – отозвалась его сестра. – Ты ее видел? Скажи, она очень красивая?

– Обыкновенная, я бы сказал, – пожал плечами Аполлон. – Мне, Наденька, такие лица не нравятся.

– А Женя говорил, она красивая, – вздохнула Наденька.

– Да, – помедлив, согласился студент, – но что-то в ней есть… натянутое, что ли… не знаю даже, как точнее передать.

– А почему баронесса с мужем разошлась? – с любопытством спросила Наденька.

Аполлон побагровел.

– Ну, Надюша, и вопросы же ты задаешь… Давай лучше пойдем обедать, в самом деле!

И хотя Валевский готов был поверить, что у него пропал аппетит, на обед его все же хватило. Еда оказалась простая, без изысков, но вполне сытная, а Русалкин, когда не рассуждал о словесности, оказался очень приятным собеседником. Он рассказывал о местах, в которых хотел бы побывать, – о Париже, Венеции, Риме, которые успел изучить по путеводителям и картам. Но денег от родителей ему и сестре досталось немного, служить в казенном учреждении у Аполлона не получалось, и поэтому мечты о путешествиях пришлось отложить до лучших времен. Валевский слушал его и вспоминал, какие дела он проворачивал в Риме, Венеции и особенно в Париже и какие приключения у него там были. Для восторженного Русалкина это были края его мечты, для Валевского же – вполне конкретные места, где обретались его кореша и их марухи и где можно было при надлежащей сноровке сорвать немалый куш. Леону было и жаль Русалкина, и самую малость досадно, что названные города не вызывали в его собственной душе тех чувств, которые испытывал Аполлон, чудаковатый, но, несомненно, хороший человек.

После обеда Валевский вызвался сопровождать Наденьку в нелегких поисках новых членов общества. И, идя с девушкой рядом по Сиреневому бульвару, Леон спросил себя, чем же его привлекает эта семья, что так не хочется покидать Русалкиных. Конечно, ему нравилась Наденька, хотя он легко предвидел всю ее дальнейшую судьбу – без приданого девушку ждет либо одиночество, либо какой-нибудь неудачный роман, разочарование и тихое старение. И единственной ее радостью всю жизнь будут стихи Нередина, которые одни ее не предадут. Но Наденька еще не знает своей судьбы, идет рядом с ним, Леоном, щурится из-под лиловой шляпки на бьющее в глаза солнце и улыбается прохожим. Или взять хотя бы Аполлона – счастливый неудачник, вроде бы умный, вроде бы образованный, который вызывает у окружающих одни насмешки, но ему они безразличны, молодой человек их даже не замечает. И в свой смертный час он все равно будет верить, что прожил жизнь не зря, хотя так и не поедет – Леон был абсолютно в том уверен – ни в Рим, ни в Париж, ни в Венецию… Или, допустим, студент с копной волос на голове, который за обедом рассуждал о фотографии, которой увлекается, и о том, что когда-нибудь, лет через сто, фотографию будет сделать проще, куда проще, чем сейчас, и снимки даже будут цветными, потому что наука не стоит на месте, развивается… Симпатичная семья, славные люди, ну, не без странностей, конечно, но странности какие-то понятные, приятные и милые. И еще уют в их доме…

«Вздор, – сказал себе Валевский, неожиданно разозлившись, – все это на меня так подействовало, потому что у меня нет семьи, потому что меня бросили, как собаку, едва я родился… Уют! Просто бедность и пустота, которую они пытаются заполнить всякой чушью, вроде своих книжек. Кошмарная, никчемная жизнь…»

Тут же Леон понял, что несправедлив, и разозлился окончательно. В конце концов, какое он имеет право судить об их жизни? Можно подумать, его собственное существование можно назвать образцовым…

– Сначала мы зайдем к крестной, – говорила между тем Наденька. – А потом… Ну, потом пойдем дальше.

И они отправились к крестной, старухе со строгим взглядом, которая даже не стала слушать насчет общества, а сразу же спросила у Наденьки:

– Когда ж ты замуж-то выйдешь? А то смотри, засидишься в девках, поздно будет что-то менять… Смотри!

После крестной были какие-то подруги. Одна из них как раз собралась замуж, а другая помогала ей выбирать фасон платья, и им, само собой, не было никакого дела до общества любителей российской словесности. Подруги поглядывали на Леона и хихикали. Потом Наденька с Валевским навестили нескольких друзей Русалкина, которых до того приглашали вступить в общество раз десять, не меньше. И на этот раз были получены отказы. На всякий случай Наденька заглянула к знакомой своей матери. Знакомая была замужем за каким-то чиновником, и звали ее Пульхерия Петровна.

На звонок явилась горничная. Она отогнала в глубь квартиры рыжую собачонку, которая прибежала из комнат и порывалась выскочить за дверь, и сказала, что Пульхерии Петровны дома нет и неизвестно, когда хозяйка будет.

– Впрочем, если вы хотите что-то ей передать…

На обратном пути Наденька и Валевский молчали.

– Я сегодня уезжаю, Надежда Николаевна, – нарушил молчание Валевский. – Если вы не против, я хотел бы вечером зайти проститься…

Наденька остановилась.

– Так, значит, и вы тоже… И нас опять будет четверо! Бедный Аполлон!

Валевский не знал, как ему реагировать, и решил на всякий случай рассмеяться, Но посмотрел на Наденьку и увидел, что девушка плачет. Тут ему сделалось совсем уж скверно.