Валерия Вербинина - Путешественник из ниоткуда

А что, если Фрида ничего не знала? Что, если Леманн по каким-то причинам перестал доверять ей? Или наоборот – она уже не могла доверять ему? Ведь одна корявая записочка от Китти, которую я обнаружил в его кармане, чего стоила! Что, если Леманн...

– Черт возьми! – вырвалось у меня.

Мадемуазель Плесси подскочила в кресле и чуть не уронила зеркальце.

– Что такое, Аполлинер?

Но я не слушал ее. Я лихорадочно перелистывал страницы записной книжки в поисках той, на которую занес перечень примет Леманна.

Вот оно! Господин лет тридцати пяти, высокий, худощавый, темные вьющиеся волосы, небольшие усы... И перед моим внутренним взором возник незнакомец с насыпи, у которого в кармане лежал паспорт на имя Ивана Сергеевича Петровского, – среднего роста, рябой, рыжеватый. Усы-то у него имелись, но он вовсе не был Леманном! Какой же это шпион, скажите на милость, если таскает в кармане какую-то дурацкую программку цирка? А баронесса Корф! Ведь я подробно описывал ей внешность убитого, и, когда она слушала меня, в лице ее не дрогнул ни один мускул! Что же, она не знала, как выглядит человек, которого разыскивает их служба? А тут еще ее неожиданная откровенность за обедом у Веневитиновых, в присутствии множества посторонних людей...

– Она лжет, – сказал я вслух.

– Кто? – с любопытством спросила Изабель.

– Баронесса Корф. Тот человек, которого выбросили из поезда, – не Леманн, а кто-то другой. Но кто?

– Женщины всегда лгут. Особенно красивые женщины, – вздохнула Изабель. И без перехода продолжила: – Рекомендую вам попробовать кролика. По-моему, это единственное, что здесь умеют сносно готовить.

И, хотя все кролики на свете меня в тот момент не слишком прельщали, я все же последовал ее совету.

– Голубчик, ну какие дела? Сегодня воскресенье, Элен Веневитинова замуж выходит, а вам бы только пустяками беспокоить, честное слово... Не понимаю я вас.

Григорий Никанорович Ряжский глядел на меня с укоризной. За окнами его дома чирикали воробьи. Небо было ясно, и солнце заливало окрестности золотым сиянием.

– Мне нужно поговорить с баронессой Корф, – упрямо повторил я.

– Ах, оставьте, – с гримасой досады промолвил исправник. – Скажите мне лучше вот что: вы узнали, кто в ваше отсутствие вломился к вам в квартиру?

– У меня есть на сей счет определенные подозрения, – уклончиво отозвался я.

Григорий Никанорович прищурился.

– Как говорил наш университетский преподаватель, если у вас есть только подозрения, значит, у вас ровным счетом ничего нет, – проворчал он. – Кажется, вы вчера куда-то ездили? С мадемуазель Плесси?

– Да, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

Григорий Никанорович поглядел на меня задумчиво, и взор его мне, бог весть отчего, не понравился.

– Хорошая женщина, – вздохнул он. – Не красавица, конечно, но что-то в ней есть такое... Обаяние! – оживился исправник. – Между прочим, такое только у француженок бывает: вроде ничего особенного, а между тем...

Я невольно дотронулся до синяка на лбу. Синяк остался мне на память от соприкосновения с чемоданом обаятельной мадемуазель Плесси. Сегодня, впрочем, он болел гораздо меньше. А Ряжский меж тем продолжал рассказывать, каким сокровищем является Изабель Плесси. Она явно ему понравилась, что, впрочем, неудивительно: Ряжскому нравились все женщины, без исключения.

– Когда вы на ней женитесь? – осведомился исправник.

У меня возникло такое чувство, будто меня снова стукнули по голове чемоданом.

– Что?!

– Нехорошо, голубчик, – укоризненно молвил Григорий Никанорович. – Весь город знает, что вы поселились вместе с ней.

Я вспыхнул. Вчера, когда мы вернулись в N, Изабель заявила, что ни за что не потерпит, чтобы я оставался в доме, который пытались ограбить, и настояла на том, чтобы я перебрался в «Уголок для проезжающих».

– Если с вами что-нибудь случится, Аполлинер, я не переживу! – воскликнула она.

Мне и самому не слишком хотелось возвращаться в разоренную квартиру, так что я собрал свои вещи и занял номер по соседству с мадемуазель Плесси. Но, похоже, мой шаг был истолкован местными сплетниками как предложение ей руки и сердца.

– Григорий Никанорович... – начал я.

Но начальник остановил меня властным движением руки:

– Ни слова больше, голубчик! Вы же знаете, я по натуре не любитель совать нос в чужие дела, но посудите сами: вы всюду с ней, вас постоянно видят вместе... Нехорошо компрометировать бедную девушку, нехорошо!

– Она вовсе не бедная, – огрызнулся я.

– Тем более, – легко согласился исправник, – тем более. Женитесь, остепенитесь... Жизнь без заботы о хлебе насущном имеет иное качество, знаете ли. Она от вас без ума, что видно невооруженным взглядом. Ну-с... – Он бросил беглый взгляд на часы. – Простите великодушно, Аполлинарий Евграфович, но не хотелось бы опаздывать к началу венчания. Я же все-таки гость...

– Баронесса Корф тоже будет на свадьбе? – спросил я.

– Что? – Григорий Никанорович кашлянул. – Да, она обещала быть, если дела позволят. Мы тут, знаете ли, все ищем тело шпиона... обыскались уже, прямо скажем. Как сквозь землю провалился, паршивец! – Ряжский приосанился и поправил «Станислава» на шее. Для столь торжественного случая исправник облачился в парадный мундир, который наверняка должен был произвести неизгладимое впечатление на местных дам. – Но я вас, голубчик, убедительно прошу не беспокоить госпожу баронессу понапрасну. Все-таки воскресенье, да... Собачками занимаетесь?

– Какими собачками? – опешил я.

– Которые Жужу и Топси. Что, уже запамятовали? Кто-то ведь их убил, причем явно не дети. А?

Почему он так упорно хотел заставить меня заниматься столь никчемным делом? И тут у меня мелькнула догадка. Догадка, которая, окрепнув, превратилась в подозрение, а за подозрением последовал целый рой неприятнейших мыслей и соображений. Взять, к примеру, тот ключ, благодаря которому я вышел на след Стоянова, – ведь я нашел его неподалеку от камня, где сидел исправник. А его упорное нежелание принимать какие бы то ни было меры, когда я доложил ему об убитом пассажире? Что это, природная лень, просто нерадивость или... – или же нечто большее? А когда появилась баронесса Корф, он заметно запаниковал... Что, если это все неспроста? Что, если...

Однако даже воображение решительно отказывалось видеть благодушнейшего Григория Никаноровича членом немецко-австрийского заговора, ставившего своей целью ослабление нашей империи. Да, исправник сребролюбив и не слишком чист на руку, но, с одной стороны, не настолько же глуп, чтобы лезть в дела, участие в которых могло стоить ему большего, чем должностной выговор. Однако, ежели взглянуть с другой стороны...