Эдуард Хруцкий - Тени кафе «Домино»

– Тетя, какая разница, откуда у него деньги, если он тратит их на меня.

– Лена, мне приходилось, в свое время, сталкиваться с людьми, которые тратили больше, чем зарабатывали. Это всегда плохо кончалось.

– Ах, тетя, давайте пить кофе. Вадима знает вся Москва, и, если что, я о его темных делах знала бы первая.

– Ой, смотри, Леночка. Сейчас другое время.

– Тетя, милая, для красивой женщины оно всегда одинаковое.

По улице бежали газетчики.

– «Рабочая газета»!

– Читайте «Рабочую газету»!

– Сенсационная статья Леонидова об ограблении музея!

– Читайте «Рабочую газету»!

– Огромные ценности возвращены государству!

Газету читали в трамвае.

За столом учреждений.

На щитах на Тверском бульваре.

У газетного щита стояли двое.

– Ты подумай, Миша, я в газете всю жизнь, но мне не перепадает такой материал.

– Что ты хочешь, Леша. Мне доподлинно известно, что он чекистский стукач.

В кафе «Домино» на эстраде на высоком станке стояла картина.

Зал был полон.

Все собрались, даже Лена с Бертеньевым.

Сидели в углу хорошо одеты Паша и Виктор.

– Не могу я на эту Татьяну глядеть. Хочу ее – помираю, – Паша выпил.

– Не связывайся с ней, Леонидов тебя достанет.

– Да я знаю, но хочу.

За столиком у эстрады сидели Тыльнер, Николаев и два оперативника.

На эстраду поднялся Луночарский.

– Друзья, совсем недавно профессор Новиков предупреждал меня о том, что картину могут похитить.

Нарком поправил пенсне.

– Так и случилось. И увезли ее из нашей молодой Республики, если бы не эти люди. Прошу на эстраду.

Сыщики поднялись.

– Вот они – скромные труженики, которые, рискуя жизнью, сохранили достояние Республики. От имени Совнаркома, разрешите вручить им именные портсигары.

Зал захлопал.

Тыльнер, Николаев и сыщики пошли к столу, где сидела компания Леонидова.

Рядом с Татьяной сидел Блюмкин.

– Сегодня я всех угощаю, – грустно сказал он, – последний раз.

– Почему? – удивился Леонидов.

– Уезжаю.

Он пристально посмотрел на Олега.

– И тебе, брат, лучше уехать.

Леонидов ждал Тыльнера и Николаева у входа в мясную лавку.

Они шли через двор домов купца Вахрушева, знаменитую Вахрушенку – самый жеганский район в центре Москвы.

По весенней погоде обитатели дома вылезали на улицу погреться на солнышке.

Увидев двух больших начальников из УГРо, снимали кепки и шляпы и вежливо кланялись. Тыльнер и Николаев вежливо кланялись. Как никак, воровская аристократия, цвет уголовной Москвы.

– Ну все прямо как на светском рауте, – удивился Леонидов.

– А как Вы думаете, Олег Алексеевич, в любом деле есть свой политес.

Они вошли в лавку и увидели Шарапова, стоявшего, опершись руками о прилавок.

Руки его напоминали две могучие колонны.

Перед ним стояли два тонкошеих мальца лет по двадцати.

– Значит ты, буржуй, сейчас нам дашь баранью ногу, а потом каждый день будешь по три фунта давать, а в конце недели деньгами.

На пацанах были большие клетчатые кепки, пальтишки в облипку, полуботиночки «джимми» – последний крик воровской моды.

– А из белья вам ничего не надо? – спросил Шаповалов, – а то вполне могу устроить саван.

Он поднял кулак величиной с голову ребенка.

– Ударь – всю жизнь на лекарей работать будешь.

– Слышь ты, урка с гондонной фабрики, вали отсюда, – сказал Леонидов.

– Че? Чее?

Парень сделал несколько шагов к нему особой уркаганской походкой «враскачку».

– А ну вы все трое фря, делайте ногами походу отседова, иначе пасть разрежу до ушей.

В руке парня появилась финка.

Олег ушел влево.

А с правой провел сокрушительный кросс.

Парень икнул.

Взмахнул руками.

Финка полетела к прилавку.

Кепка соскочила с головы.

А он сам, пролетев пару метров, ткнулся головой о бочки, стоявшие у стены.

Второй бросился к выходу, но его за шкирку поймал Тыльнер.

Он вытащил удостоверение.

– Уголовный розыск, сопляк. Еще раз сюда придешь – отвезем в Гнездниковский и там жить научим.

– А теперь забирай дружка и выноси его отсюда.

– Как забирать?

Парень, испуганно озираясь, схватил дружка за ноги и поволок на улицу.

Леонидов поднял кепку и вышвырнул на волю.

– А ударчик у Вас, Ваше благородие… Тьфу, все привыкнуть не могу, Олег Алексеевич.

Шарапов вышел из-за стойки.

– Позвольте познакомиться. Шарапов Михаил Михайлович. Бывший старший унтер-офицер и георгиевский кавалер, а ныне владелец этой лавки.

– Тыльнер, – Георгий пожал мощную руку хозяина.

– Николаев, – опять рукопожатие.

– Если не возражаете, господа товарищи красные сыщики, прошу ко мне отобедать, чем Бог послал.

В комнате за обильно накрытым столом сидел Орест Петрович Андрианов.

Он радостно поднялся на встречу вывшим коллегам.

С Николаевым они обнялись.

– Как ты, Орест? – спросил Николаев.

– живу. Работаю в Домкоме депо производителей и Михал Михалычу помогаю с бухгалтерией. Ничего.

– Обратно не тянет? – спросил Тыльнер.

– Сложный вопрос, Георгий Федорович, очень сложный.

– А если мы Вас обратно пристроим? – предположил Тыльнер. – Начальник розыска к Вам хорошо относится.

– Что правда, то правда. Не пересидел его комиссар Фейгин. Значит, у него власти больше. Да и кем меня нынче зачислить могут – агентом третьего разряда? А я перед увольнением субинспектором числился. Не гоже мне, титулярному советнику и кавалеру орденов, на побегушках быть. Раз уж не приглянулся новой власти Орест Андрианов, то пусть и работает он в Домкоме.

– Кстати, – вмешался Шарапов, – денежек Орест получает вдвое, если не втрое против того. Но об этом потом. Давайте выпьем.

Выпили по рюмке, начали есть необыкновенно вкусные бараньи котлеты.

В комнату заглянул приказчик.

– Прощенья просим, Хозяин, к Вам Парфен.

– Не вовремя, но проси.

В комнату вошел человек в поддевке хорошего сукна, сияющих лаковых сапогах.

– Хлеб да соль честной компании.

Он поклонился.

– Присаживайся к нам, Парфен Никитич, – предложил Шарапов.

– Благодарствуйте, я на минутку. Дело. А вот рюмку с такими важными гостями приму.

Николаев сам налил полный стакан, положил на тарелку колбасу и огурцы.

– А ты, Ваше Высокоблагородие, норму мою помнишь.

– А как же, Парфен Никитич, жизнь вместе прожили.

– Это точно, и обид на сердце не держали. А было всякое. Это я для гражданина Тыльнера говорю и товарища репортера. Повод у меня есть выпить. Поэтому приношу свои извинения за молодых, жизни не знающих. Они свою получат. А Вы, господа, на нас сердце не держите. Торгуй спокойно, Михал Михайлович, никто тебя здеся не обидит.