Эдуард Хруцкий - Тени кафе «Домино»

Они исчезли, словно ничего не было.

– Значит, будем работать дальше, – поинтересовалась почтенная дама.

– Обязательно, без таких, как Вы, сыск мертв.

На Большой Никитской зажглись фонари.

Прелестная Ирочка в новой шубке выпорхнула из подъезда.

Ее ждал автомобиль и брюхатый господин в светлом пальто, лакированных туфлях с галошами и огромным букетом цветов.

Он галантно поцеловал ей руку, проводил в машину.

Машина отъехала.

За ней пошел старый «Рено».

Машина подъехала к ресторану «Эрмитаж».

Толстый вышел, галантно помой выйти Ирине.

Два наружника, весьма прилично одетые, вошли следом за ними.

На часах было десять минут первого, когда из дверей ресторана, на ходу поправляя шубку, выбежала Ирина.

Она села на лихача.

У дорогого доходного дома на Никольской Ирина рассчиталась с извозчиком, вошла в подъезд.

Один из агентов наружного наблюдения тихо пошел за ней.

Он вернулся через несколько минут.

– Запиши, вошла в четверную квартиру на втором этаже, на дверях табличка «В.Г.Бартеньев, литератор».

В кабинете Тыльнера сидели Николаев и Леонидов.

– Вот и вся история, – Леонидов встал, налил чаю.

– Значит то, что мы искали всю зиму Бартеньева, – зло сказал Тыльнер, – только не пойму, зачем ему при таком богатстве понадобилось глушить людей.

– Очень просто, – сказал Николаев, – вещи известные, знаменитые. Скинул ювелиру, а он хозяевам сообщит, отлежатся они должны.

– Надо Мартынову позвонить, – сказал Леонидов, – дело-то с драгоценностями его.

– Звони, – Тыльнер подвинул Леонидову телефон.

– Коммутатор ОГПУ… 22-12… Федор, здорово. Леонидров. Почему не сплю? О тебе душой болею Тебе еще нужны драгоценности княжны Ольги? Я так и думал. Тогда приезжай к Тыльнеру.

На улице было совсем светло. Мартынов и Тыльнер стояли у машины.

– Брать будем сегодня в «Домино», – сказал Мартынов.

– А если не придет?

– Придет, сделаем так, что прибежит. Веришь?

– Верю.

В «Домино» было как всегда шумно. Писатели за столом обсуждали чью-то книгу. Какие-то мрачноватые типы заряжали в железку.

Бартеньев вошел в зал, огляделся.

Знакомых не было.

Он сел за столик.

Подскочил официант.

– Рюмку ликера и кофе.

– Сделаем.

Внезапно в зал вошел Леонидов.

Бартеньев вскочил.

– Олег.

Леонидов подошел.

– Простите меня, я был пьян. Вы ударили меня за дело.

– Вам, господин вольноопределяющийся, привет от полковника Егина. Он так и не дождался Вас в Тобольске.

Лицо Бартеньева стало каменным.

– Значит, ты один из них.

Леонидов, не дослушав его, повернулся и ушел.

Бартеньев заторопился.

– Официант.

Вместо официанта за стол сели Тыльнер и Мартынов.

– Я вас звал? – холодно спросил Бартеньев.

– А нас не надо звать, мы сами приходим, – Тыльнер достал удостоверение, – Уголовный розыск.

Бартеньев дернулся.

Но в спину ему воткнулись два ствола.

За его спиной стояли оперативники.

Леонидов вошел в кабинет редактора.

– Что за срочность, меня назначают вместо тебя?

– Пока нет. Ты едешь в Туркистан. Это задание самого Дзержинского. Погранзастава и басмачи. Дело опасное. Согласен?

– Согласен.

Дома все славно.

Бумаги на письменно столе.

Пыхтящий самовар.

Нюша спит на кровати.

Таня накинув на плечи оренбургский платок, читает Куприна.

– Танюша, – голос Леонидова сорвался, – я завтра уезжаю.

– Куда?

– В Туркестан, в командировку. Там строят новую жизнь, я будут об этом писать.

– Это опасно?

– С чего ты взяла?

– Не знаю. Я боюсь твоих отлучек.

– Собери меня. А провожать не надо. У меня это плохая примета. Нюшу береги.

Они обнялись.

Ему снился странный сон. Петербург. Ресторан «Данон». Григорий Распутин, уронивший лицо в салат.

К Леонидову подходит порутчик лейбгвардии Семеновского полка, наклоняется к нему и говорит:

– Олег, будем его брать, тогда ГПУ все грехи тебе снимет. Он смотрит на порутчика и видит, что это Мартынов. Он достает наган и говорит:

– Пошли, Олежек, пошли.

Его разбудил дневальный, треся за плечо.

– Товарищ корреспондент, товарищ корреспондент…К начальнику.

Леонидов вскочил.

Он спал в казарме заставы.

– Вы, товарищ корреспондент все какого-то Федю звали, – улыбнулся боец.

– Сон, – Леонидов замотал головой.

– Это бывает, ночью «афганец» задул, если спишь, то чертей видишь.

В дежурке сидели начальник заставы, командир пришедшего вчера усиленного эскадрона и замполит.

– Поспал немножко, товарищ Леонидов?

– Немного да, гадость какая-то снилась.

– Привыкай, брат, – засмеялся комиссар – Афганец.

– Слушай сюда, – сказал начальник, – ночью из комендатуры отделенный прискокал сказал, что Амонули-Хен, за кордон уходит. Хочет заставу нашу растоптать и уйти. У него двести сабель.

– Ого, – мрачно сказал Леонидов, – а приказ какой?

– Задержать сколько можно до подхода кавдивизии.

– Легко сказать, – комэска, – совсем молодой парень скрутил огромную «козью ножку», – легко сказать…

– Но приказ исполнять надо.

– Костьми ляжем, но исполним, рявкнул начальник.

Леонидов посмотрел на карту.

– Ребята, а ведь у них один путь к заставе. Из лесков в это ущелье в горах. Так.

– Так: радостно крикнул комэска. Мы мои три ручнека наверху поставим…

– А сколько у тебя гранат, – спросил Леонидов.

– По четыре на бойца. Я тебя понял, посажу десяток ребят с гранатами.

– А как они выскочат? – спросил комиссар.

– Тогда атакуем, возьмем в шашки.

– Отходите к заставе, а там разделитесь, мы их огнем встретим, четыре «максима» все-таки.

– Ты корреспондент, где будешь? – спросил комиссар, – ты же в империалистическую говорят геройствовал, Георгия имеешь.

– Офицерского – спросил комэска.

– Нет, солдатский. Только я шашкой не особенно махать могу, вы мне второй маузер дайте.

– Дадим, – обрадовался начальник, – о твоей стрельбе на границе сказки слагают.

– Вот и хорошо, – Леонидов встал.

– Ты куда? – спросил комиссар.

– Бриться. Я воевать бритым привык.

Когда в ущелье забили пулеметы, и это невероятно усилило звук выстрелов. Потом загремели взрывы гранат, комэско скомандовал.

– Эскадрон, садись!

Из ущелья, как из адских ворот, начали вылетать окровавленные всадники.

– Эскадрон! Шашки вон! С лева по три, в атаку! Марш! Марш!

Леонидов выбрал себе цель, человека в атласной чалме и дорогом халате.

Поднял маузер.

Все ушло. Прошлое. Настоящее. А будущего не было.

Высокий военный в шинели, перетянутой ремнем, с зелеными «разговорами» и в фуражке с пограничным околышком вошел в театральный вестибюль.