Вячеслав Каликинский - Агасфер. Чужое лицо

Шурка, нащупав табурет, осторожно на него опустилась. Помолчав, только и спросила:

– Срок большой даден?

– Две недели! Да какая разница, Шурка! Два дня, две недели, два месяца! За что?!

– Отдай, Софочка Ивановна! Отдай ты им, проклятым, чего просют! Жизни ведь лишат!

– Дура! «Отдай»! Ты хоть знаешь, сколько отдавать надо?! Сто тыщ! Сто тыщ, понимаешь ли ты своим куриным умом?!

– Ох… Да нешто такие деньжищи на свете бывают? – Шурка, ошарашенная величиной суммы, вытаращила глаза, округлила щербатый рот. – Это когда мы с телегой за хворостом ездили, ты такой «слам» в тайге прятала?

– Что, жалеешь, что не знала тогда? – зло ощерилась Сонька. – Сама бы, небось, придушила за него, коли б знала! А я-то, дура, тебя хотела с собой взять, мир показать… К дочкам поехать хотела, пачпорта новые купить и в Америку перебраться, подальше отсюда!

Сонька снова тихонько завыла, держась обеими руками за голову и монотонно раскачиваясь.

– Отдай, Софочка Ивановна! – уже тверже повторила Гренадерша. – Коли каторга приговор дала – не унести тебе такое богатство отсель! Следить за тобой станут, глаз не спустят! А коли сбежать попытаешься со «сламом» – поймают, отберут и замучают до смерти! И меня заодно – кто ж поверит, что под одной крышей жила с тобой и нисколечко не знала!

– Молчи, Шурка! Молчи, не доводи до греха! Уйди отсель, дай подумать!

– Я-то уйду! – Гренадерша встала, направилась было к себе, однако вернулась, выхватила из-под Соньки порванную подушку. – Зашить надо, пока совсем вещь не спортилась…

И уже из кухни, гремя чем-то, громко сказала:

– Ты уж прости, девонька, но ежели меня пытать каторга начнет – все скажу, что знаю! И место в тайге укажу, где ты меня оставила хворост ломать. Недалече от того места ты «слам» закопала – потому как быстро вернулась! Укажу – может, и снисхождение мне от каторги выйдет!

– Только попробуй! – Сонька влетела в кухню как фурия, с растрепанными волосами, с бешенством в прищуренных глазах. – Убью! Крови на мне и так предостаточно, больше или меньше от твоей станет – разницы нету!

Хотела ближе подскочить к Шурке – и остановилась: та проворно ухватила вилы, с некоторых времен всегда стоявшие у нее под рукой, нацелила на жиличку четыре длинных блестящих зуба:

– Не дури, Софочка Ивановна! Пырну ведь! На каторге всяк за себя! Сама по ентому закону живешь, знать должна! Говорю тебе: сама к варнакам не пойду, потому как до смерти их боюсь! А коли сюды явятся, пытать станут – все скажу! Каждый сам за себя! Это каторга!

Сонька вдруг перестала буравить Шурку взглядом. Как ни в чем не бывало подошла к осколку зеркала, висевшему на стене, поправила волосы и пошла к выходу, прихватив фонарь и теплую кофту: ночи на Сахалине зябкие.

– Никак за револьвертом своим направилась, Софочка Ивановна? – издевательски пропела ей вслед Шурка. – Сходи, сходи, милая! Дуру нашла! Я давно высмотрела, где ты его прячешь! И кругляшку, в которую пули пихают, выташшила, да и выбросила в колодезь! Сходи, убедись, Софочка Ивановна!

Скрипнув зубами, Сонька хлопнула дверью.

У околицы поселка, особо не таясь, она пошарила в густых зарослях бузины и нашла банку из-под керосина, в которой хранила револьвер. Так и есть, не наврала мерзавка Шурка: барабан у револьвера отсутствовал. Им теперь только гвозди заколачивать… Присела Сонька на пригорок и сама не заметила, как слезы ручьем полились – настолько обидной показалась последняя потеря.

На рассвете она вернулась домой и стала собираться на традиционную утреннюю проверку. Отметившись в тюремной канцелярии, поспешила в лазарет, к доктору Перлишину.

– Ну, что у вас опять случилось, мадам? – доктор нынче был явно не в духе.

– У меня ничего, доктор. У меня все хорошо. Я хотела спросить про Богданова.

– А что Богданов? Он давно успокоился, изрядно растолстел на казенных харчах и только занимает место в камере. Требует освобождения. Я жду возвращения своего коллеги, чтобы устроить консилиум и выписать Богданова.

– А когда вернется господин Сурминский?

– Да зачем вам, мадам, это знать?

Сонька пустила в ход испытанный прием – слезы. Плача, она рассказала, что женщина она одинокая и слабая, что всяк ее может обидеть. А с Богдановым она одно время жила – до его приступа. И если господа доктора считают, что Богданов выздоровел, то она может взять его к себе – под ее женский ласковый присмотр.

– Не знаю, не знаю, мадам Блювштейн! Психическое заболевание у Богданова окончательно не излечивается, и в один прекрасный день у него может случиться новый приступ. Спокойная семейная жизнь, безусловно, является весьма позитивным фактором, но вы должны быть готовы ко всякому. И в любом случае нужно ждать доктора Сурминского, а он вернется из Корсаковского округа через неделю-другую.

Пошел отсчет последней недели отпущенного Соньке срока. Курсируя между лазаретом, телеграфной конторой и пристанью в надежде узнать что-нибудь о приходе парохода с юга острова, Сонька видела, что за ней в открытую следят. Наблюдатели выглядели по-разному, но цель у них была одна: не допустить, чтобы Сонька отправилась в тайгу перепрятывать «слам».

Вернувшись домой на 12-й день, Сонька встретилась с перепуганной до смерти Шуркой-Гренадершей.

– Приходили нынче оттеда! – заголосила она, едва Сонька появилась на пороге. – Велели передать: два дня у тебя остается! Послезавтра ждут тебя вечером в морозовском кабаке. Софочка Ивановна, отдай ты энтим варнакам долю ихнюю!

– Не просят, а требуют, – устало опустилась на табурет Сонька. – Требуют две трети, а заберут все! Ты хоть понимаешь это, дурья башка? А пароход с Корсакова только через пять дней приходит…

– Какой тебе пароход? – не поняла Шурка. – «Слам» с тебя требуют! Жизни ведь лишишься! И я через тебя тоже пострадать могу!

– Не вой, и без тебя тошно!

Был у Соньки вариант на случай задержки парохода. Рискованный и болезненный – но был! И сегодня она уже сама сходила, не доверяя Шурке, к Комлеву. Поклонилась двумя рублями, сказала, что завтра назначат ей 10–20 плетей.

– Ты уж полегче меня «попользуй», господин Комлев! – слезно попросила она. – Чтобы в лазарет попала после твоей «кобылы» ненадолго…

Комлев о наказании Соньки ничего не слыхал, но от вопросов удержался. Палач не был любопытен. Спрятал две рублевые ассигнации в кошелек и молча кивнул головой. Да и какая ему была разница – кто заступается за наказанного: сам ли, али кто другой…

А нынче вечером, чтобы не мучиться без сна, Сонька послала Шурку за водкой. Выпила с ней полштофа и легла спать.

Утром, отправившись на проверку, немного не дошла до канцелярии, поймала за рукав прохожего оборванца, сунула ему двугривенный, приказала: