К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Сэр, вы же мой адвокат! — возмутилась Изабель. — Ваш долг придумать, как выиграть дело, а не советовать мне смириться с поражением.

Она опять перешла на повышенные тона, в то время как я намеренно продолжал говорить тихо:

— Многие договариваются по-хорошему, когда результат под большим вопросом, а расходы велики. Как в нашем случае. Я думал об этом. Вы не рассматривали такой вариант: выкупить у Эдварда его долю, а собственное жилье продать? Тогда вы могли бы поселиться в доме матери и оставить стену с росписью нетронутой, в том же виде, что и сейчас.

Миссис Слэннинг издала неприятный смешок:

— Я бездетная вдова, сэр, и дом матери слишком велик для меня. Я знаю, что она жила в нем одна, если не считать слуг, но она была глупа: он не годится для одинокой женщины. Эти огромные комнаты… Нет уж, пусть лучше у меня в собственности будет картина. Ее снимут лучшие лондонские мастера. Чего бы это ни стоило. А уж потом я заставлю Эдварда за все заплатить.

Я опять посмотрел на даму. У меня в свое время было немало трудных, безрассудных клиентов, но упрямство Изабель Слэннинг и злоба ее брата были чем-то выдающимся, из ряда вон выходящим. А ведь она явно была умной женщиной, не какой-нибудь глупой курицей, хотя и выставляла себя таковой в этой тяжбе.

Что ж, я сделал все, что было в моих силах.

— Очень хорошо, — кивнул я. — Думаю, теперь нам следует вернуться к вашему последнему иску. Кое-что из ваших утверждений, я думаю, лучше исправить. Мы должны показать суду, что вы женщина рассудительная. И вовсе ни к чему называть брата в заявлении упрямцем и мошенником.

— Но судьи должны знать, кто он такой.

— Поверьте, это не принесет вам пользы.

Миссис Слэннинг пожала плечами, но потом кивнула и поправила капор на седой голове. Я взял заявление. Внезапно Николас подался ко мне и спросил:

— С вашего позволения, сэр, могу я задать почтенной леди один вопрос?

Я секунду колебался в нерешительности, но в конце концов согласился: надо же парню учиться и набираться опыта.

— Да, спрашивай.

Овертон посмотрел на Изабель:

— Вы сказали, мадам, что ваш дом намного меньше, чем дом вашей матери?

Она кивнула:

— Да. Но для моих нужд его вполне хватает.

— То есть комнаты у вас не такие большие?

— Ну, естественно, молодой человек, — раздраженно ответила дама. — Когда дом меньше, то и комнаты меньше. Это всем известно.

— Однако, насколько я понимаю, картина находится в самой большой комнате дома вашей матери. И если вы сможете каким-то образом снять фреску, то куда вы ее поместите?

Изабель покраснела и возмутилась:

— Не забывайтесь, юноша! Ваше дело — вести записи для вашего хозяина.

Николас в свою очередь покраснел и склонился над бумагами. Однако, на мой взгляд, это был очень хороший вопрос.

Целый час мы занимались документами, и в конце концов мне все-таки удалось убедить миссис Слэннинг убрать из заявления разные оскорбительные комментарии относительно ее брата. К тому времени у меня уже все плыло перед глазами от усталости. Николас собрал свои записи и, поклонившись Изабель, вышел. Она встала, по-прежнему полная энергии, но нахмуренная, — похоже, ее рассердил вопрос Овертона. Я отправился проводить клиентку на улицу, где ее ждал слуга, чтобы отвести домой. Миссис Слэннинг выпрямилась в полный рост — она была высокой женщиной — и решительно посмотрела мне прямо в глаза:

— Признаюсь, мастер Шардлейк, иногда я не чувствую уверенности, что вы расположены к этому делу должным образом. А уж этот наглый юноша… — Она сердито покачала головой.

— Мадам, — ответил я, — вы можете быть уверены, что я буду отстаивать ваши интересы со всем рвением, на какое только способен. Но моя обязанность — рассмотреть для вас альтернативные варианты и предупредить об издержках. Конечно, если вы не удовлетворены мною и хотите передать дело другому барристеру…

Изабель непреклонно покачала головой:

— Нет, сэр, не бойтесь, я ни на кого вас не променяю.

Я уже не один раз делал ей подобное предложение, но вот же любопытный парадокс: самые неприятные и враждебно настроенные клиенты ни в какую не хотели уходить к другому адвокату, словно бы из чистой вредности стремились довести меня до ручки.

— Впрочем… — заколебалась вдруг моя собеседница.

— Да?

— Я думаю, вы не до конца понимаете моего брата. — На ее лице появилось выражение, какого я прежде еще не видел. Несомненно, это был страх — страх, который исказил ее черты. На секунду Изабель стала просто испуганной старой женщиной. — Если бы вы знали, сэр, — тихо продолжила она. — Если бы вы только знали, какие ужасные вещи совершил мой брат…

— Что вы имеете в виду? Он каким-то образом навредил вам?

— Да, и не только мне одной, — свирепо прошипела миссис Слэннинг, к которой вернулась ее злоба.

— А какие именно ужасные вещи он совершил, мадам? — настаивал я.

Но Изабель решительно замотала головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее неприятные мысли, и глубоко вздохнула:

— Это не важно. Они не имеют отношения к данному делу.

Она повернулась и стремительно пошла прочь. Льняные крылышки капора сердито рассекали воздух за ней.

Домой я вернулся в седьмом часу. В семь должен был прийти мой друг Гай — не слишком подходящее время для обеда, но он, как и я, работал допоздна. Как обычно, Мартин услышал, что я спешился, и ждал в прихожей, чтобы принять у меня мантию и головной убор. Я решил пойти в сад и немного насладиться вечерним воздухом. Недавно я оборудовал там небольшую беседку, где можно было спокойно посидеть и полюбоваться цветочными клумбами.

Тени уже удлинились, а вокруг улья все еще жужжали пчелы. На деревьях ворковали вяхири, и я блаженно откинулся на спинку стула. Я заметил, что во время разговора с миссис Слэннинг совсем забыл про казнь, на которой присутствовал утром: такова была сила ее личности. Молодой Николас задал нашей клиентке весьма неглупый вопрос о том, куда она денет картину. Ее ответ оказался еще одним доказательством того, что для этой дамы самым важным было просто выиграть тяжбу. А какое странное замечание Изабель отпустила в конце разговора: «Если бы вы только знали, какие ужасные вещи совершил мой брат…» Вообще-то, во время наших встреч она обычно только и делала, что обвиняла Эдварда во всех смертных грехах и всячески его унижала, но этот внезапный прилив страха был чем-то новеньким.

Я прикинул, не стоит ли потихоньку поговорить с Филиппом Коулсвином о наших клиентах. Но это было бы нарушением профессиональной этики. Мой долг, как и его, — всеми силами отстаивать интересы своего подопечного.

Мои мысли снова вернулись к страшным событиям нынешнего утра. Огромный помост, наверное, уже убрали вместе с обугленными столбами. Я подумал о Коулсвине, заметившем, что теперь каждого из нас может в любой момент постигнуть такая же участь, и задал себе вопрос: а нет ли у него самого опасных связей среди радикалов? После чего вспомнил, что мне нужно избавиться от запрещенных книг, пока не истек срок амнистии, и посмотрел на дом. Через окна столовой было видно, как Мартин зажигает восковые свечи в канделябрах, накрывает стол льняной скатертью и выкладывает самое лучшее серебро, тщательно выравнивая приборы.