Ирина Лобусова - Смерть в катакомбах

Было около 10 утра, когда Крестовская с трудом протиснулась в переулок. Несмотря на достаточно ранний час, здесь было очень много людей. Серебряный перстень она предусмотрительно надела на указательный палец левой руки. Зине было непривычно носить настолько массивное украшение и ей все время казалось, что перстень обжигает ей руку.

Люди на этом стихийном базаре что-то продавали и что-то покупали, но чаще всего здесь происходил натуральный обмен. У одних были продукты — сметана, сливочное масло, крупы, сало, у других — кольца и вазы, спрятанные под вытертыми пальто, фамильные портсигары, часы и многое другое, что должно было уйти из семей, в которых хранилось поколение за поколением, чтобы спасти членов этих семей от голодной смерти.

Это было страшной иллюстрацией войны — голодные глаза тех, кто с кровью отрывал от сердца последнее: память о родителях, о счастливых годовщинах, подарки детям, подарки от детей… Нет, здесь не было излишеств, не было роскоши. Здесь вообще не было богатых. Здесь было отчаяние, которое, как плотная солевая корка, покрыло все и всех. И эту корку разбить было нельзя.

Лишь попав в этот переулок, Зина поняла, что не может идти посреди этого всеобщего горя. Но она шла, раздвигая его. Шла, высоко подняв голову и стараясь смотреть только вперед, а не по сторонам.

Среди этой толпы она не заметила женщину, держащую красную шляпу. Крестовская нахмурилась. Нет, она не боялась Бершадова и тем более не боялась смерти, но… Но это был ее выбор — остаться в Одессе и подчиняться приказам. Значит, поступить по-другому она не могла. Тем более, выполнить свою миссию плохо. Зина замедлила шаг.

Пройдя переулок от начала и до конца, толкаясь между спинами, получая тычки, она развернулась и пошла назад. В этот раз она решила быть более внимательной. И ей повезло.

В середине переулка вдруг мелькнуло что-то ярко-красное. Зина сразу направилась туда. И увидела высокую светловолосую женщину, которая держала в руках ослепительно красную шляпу.

Зина не носила шляп и была абсолютно к ним равнодушна. Но эта шляпа была настоящим произведением искусства. Она моментально вызвала в ее памяти другие времена, пламенея ярким факелом посреди обычной, серой, беспросветной жизни грязного базара.

Роскошные туалеты дам. Драгоценности. Меха. Приемы с шампанским. Элегантность, манеры, улыбки… Зине не пришлось видеть всего этого, но она поняла — шляпа из этого мира. Она вдруг представила, как необычно выглядела бы в ней. Может быть, это оценил бы даже Бершадов… Крестовская ускорила шаг. До женщины со шляпой оставалось шагов десять, как вдруг…

Зина моментально ощутила их приближение, она стала невероятно чувствительной. И интуиция в очередной раз ее не подвела.

В переулке вдруг появились румынские солдаты с оружием и немецкий офицер. Толпа замерла. Зина замедлила шаг.

Прямым, четким шагом солдаты с офицером приблизились к женщине со шляпой. Офицер молча выхватил шляпу у нее из рук. Солдаты заломили ей руки за спину. Один из них ударил женщину прикладом винтовки в лицо, и из ее рассеченной скулы хлынула кровь. Женщину подхватили под заломанные руки и поволокли. Люди в переулке расступались в страшном молчании. Все это произошло за каких-то пару минут…

У Зины перехватило дыхание. Еще несколько мгновений, и ее тоже арестовали бы вместе со связной Бершадова. Развернувшись, она побежала к выходу из переулка. Сердце выскакивало из ее груди…

Ночь с 5 на 6 января 1942 года, Одесса

— Идиотка! — Глаза Бершадова метали молнии. Сжав кулаки, он так стремительно пошел на нее, что Зина не успела отскочить. В первый миг она жутко растерялась — так сильно, что задохнулась. Раньше это уже с ней бывало — она полностью терялась при одном только упоминании о Бершадове. Но потом это прошло.

Несмотря на начало войны и все ужасы оккупации, несмотря на тяжкий крест смертельно опасной подпольной работы, с которой она справлялась не всегда, в отношениях с Бершадовым Зина чувствовала себя удивительно спокойно. Они любили друг друга. Между ними все было определено. Так она думала. Они принадлежали друг другу урывками, в смертельной опасности, что только усиливало остроту ощущений. И Зина уверовала, что так будет всегда. Она была его женщиной, а он — тем мужчиной, к которому шла все эти годы. Единственным мужчиной, который мог разгорячить ее застывшую кровь. Она не просто любила его — она его боготворила, благоговела перед ним, как перед каким-то высшим существом, божеством. И думала, что теперь все всегда будет так. И, главное, — он тоже по-другому станет к ней относиться. Если уж в его жизни она номер один.

Но, как оказалось, Крестовская ошибалась. Номером первым она не была, была лишь одним из многих номеров, составлявших костяк его жизни. Первым номером в жизни Бершадова был его долг, и в этом долге — он сам. И вот теперь Зина увидела его прежнего, и в глазах, сверкающих неподдельной яростью, блеснули отпечатки того самого прошлого, от которого она мечтала избавиться…

Она вдруг увидела перед собой того самого Бершадова, которого боялась до смерти. Того самого, что пытал ее в салотопке и готов был убить. Того самого, который однажды растоптал ее гордость и заставил быть его агентом, лишив последних крох собственного достоинства. Это снова был смертельно ядовитый, опасный, безжалостный Бершадов, а не близкий ей человек.

Куда делся, куда исчез тот мужчина, который спал с ней под одним одеялом, ласкал ее тело, целовал с неподдельной, самой искренней на земле нежностью и смеялся? Тот, который, крепко прижимая к себе, дарил ей надежду и силу крепостью своих объятий и самое невероятное на земле счастье — упиваться любовью, пока огонек его сигареты тихо тлеет в ночи?

Все изменилось, и Крестовская вдруг почувствовала такую потерю, что это разочарование причинило ей просто физическую боль. Лучше бы он ее ударил. Она перенесла бы это легче. А так… Иногда возврат к прошлому несет урон более разрушительный, чем физический удар.

— Идиотка! — Бершадов подступал к ней с кулаками. — Ты поставила под удар всю нашу операцию! Ты едва не сорвала наш план! Все — псу под хвост! Тупая дрянь!

— Я ничего не сделала! — Обида этого обвинения и разочарование заставили Зину сопротивляться. — Не сделала ничего! Ее арестовали. Арестовали до того, как я к ней подошла!

— Ты действительно не понимаешь? — Григорий вдруг сбавил тон и остановился буквально в десятке сантиметров от нее. — Ты не понимаешь, что ты сделала?

— Нет, — лицо Крестовской мертвело на глазах, она это просто сама ощущала.