Ирина Лобусова - Смерть в катакомбах

Еще больше бесило ее то, что это задание он дал ей как плохому агенту, которого не жаль. Если провалится, так и будет. Значит, он считал ее настолько беспомощной, что просто не верил в то, что она проникнет в запретную зону, применив все свои силы и способности. Почему он так поступил с ней?

Зине хотелось во что бы то ни стало доказать ему, что он ошибается. Ей во что бы то ни стало было надо попасть в «Парадиз», наладить контакт со звездой Кулешовым и утереть Бершадову нос.

Да, легко мечтать, что прорвешься сквозь туман. Легко сказать «попасть в „Парадиз“». Но как в реальности это сделать? Зину страшно мучил этот вопрос: как?

Просто пойти в ресторан, заказав столик? Даже не смешно. Таких денег у нее не было. Таких денег вообще ни у кого не было из ее окружения.

Изобразить из себя девицу легкого поведения, в надежде на то, что кто-нибудь пригласит ее в дорогой ночной клуб? Это было еще более нелепо. Никак, ни с какой стороны, ни под каким видом Крестовская не могла сойти за девицу легкого поведения, которые стайками вились вокруг румынских офицеров и солдат.

Во-первых, возраст. Тем девицам было лет 17–18, максимум — 20. Сколько же их появилось в Одессе в последнее время! Вчерашние школьницы, сидевшие за партой, с началом оккупации стали заправскими проститутками.

К тому же в город приехало огромное количество сельского населения, спасающегося от близости фронта. Все они теснились в каких-то трущобах и голодали вместе со всеми. Но вот девицы не желали голодать.

Никакой работы в городе не было. А яркая ночная Одесса блестела ослепительными огнями. Вот и потянулись на Дерибасовскую разукрашенные девицы, и отбоя от оккупантов у них не было.

Отношение к одесским женщинам у врагов было особое. Зина слышала много разговоров, анализировала и делала выводы.

Румыны были жуткими бабниками, они страшно любили ярких одесских женщин и таскались по южным проституткам изо всех сил. Им было все равно, какого уровня девицы их развлекают. На них румыны денег не жалели, были щедры, любили попойки в ресторанах и оргии в подпольных борделях, где вино лилось рекой, а вчерашние колхозницы обогащались марками и драгоценностями, отобранными у евреев. Гульки, попойки, шлюхи — именно этим жила доблестная румынская армия во время, свободное от службы, то есть от арестов и грабежей.

У немцев же к славянским и, в частности, к одесским женщинам было особое отношение. Они не были бабниками по своей природе. Германская сдержанность отражалась не только в их пунктуальности и скрупулезности, но и в отношении к противоположному полу.

Все высокие немецкие чины пришли в армию по идейным соображениям и все они разделяли взгляды фюрера на чистоту расы и на деление людей на чистокровных представителей высокого народа и грязных животных.

Славянки в представлении немцев как раз и были грязными животными, и такими женщинами очень многие немцы брезговали. Идейные арийцы считали для себя унизительным совокупляться со славянками и тем подвергать риску свою чистую кровь. Поэтому случаи, когда высокопоставленные немцы вступали в связь во славянками, были очень редки.

Известно, что немецкие офицеры не насиловали пленных женщин, которые попадали в гестапо пусть даже по подозрению в связи с партизанами. Били, пытали, но не насиловали. Для них это было мерзко, все равно, что вступить в связь с животным.

То же самое касалось и евреек. Такая связь вообще была абсолютно недопустима. И секс с еврейкой для высокопоставленного идейного немца был ну как секс с собакой или свиньей, то есть жуткое извращение, зоофилия, от которой невозможно будет отмыться до конца жизни.

Эта брезгливость выражалась в том, что и в концлагерях, и в лагерях смерти евреек немцы не насиловали, настолько сильно была вбита пропаганда в их головы.

А значит, как бы ни пыталась Зина попасть таким образом в «Парадиз», ей ничего не светило. По возрасту она давным-давно не годилась в шлюхи, ведь разменяла четвертый десяток. Она всегда была очень здравомыслящим человеком и понимала, что не сможет соблазнить какого-нибудь немецкого офицера и не представляет никакого интереса рядом с 18-летними юными крестьянками.

Во-вторых, внешность. Крестовская никогда не считала себя красавицей. А во время оккупации она стала выглядеть откровенно плохо. От недоедания страшно похудела, и сквозь тонкую кожу уродливо проступали костлявые ребра.

Что ни говори, а мужчины любят формы. И всегда предпочтут обладательницу округлых форм такой вот тощей замухрышке.

Лицо стало землистого оттенка и казалось прозрачным. Волосы были тонкими и ломкими. А губы постоянно шелушились и трескались.

К тому же Зина давно перестала за собой следить. О какой косметике могла идти речь, если для того, чтобы выжить, она ела картофельные очистки! Не хватало еды — разве можно было думать о чем-то другом?

Крестовская давно забыла, как пользоваться косметикой. Да у нее ничего и не было. При бегстве с Соборной площади она взяла самую мелочь — пудру, какой-то крем… Но пудру у нее украли румыны во время обыска на Градоначальницкой — советской Перекопской Победы. А крем закончился, и Зина забыла о нем.

К тому же ей совершенно не хотелось краситься и мазать лицо кремом. Все это осталось в той, прошлой жизни. В глубине своей души она носила траур и знала, что будет носить его до того момента, пока враг не уберется с ее родной земли.

Мазаться помадой и румянами, когда ее родную Одессу топчет враг, сжигает людей заживо, вешает 16-летних детей, обрекает на мучительную смерть от голода стариков? Красить лицо, когда виселицы расставлены по всему городу, и ни один день не обходится без казней? Пытки, расстрелы, повешения стали обычным делом. Проходить под виселицами с разукрашенным лицом?

Для Зины это было кощунством. Этот душевный траур был ее правом на человеческое достоинство. Нет, она носила его не по Сталину, не по советской стране. Она носила его из-за горя, которое обрушилось на ее родную землю, на людей, которые всегда смеялись в ее городе, а теперь из него исчез смех. И ей было плевать на Сталина и на пропагандистские лозунги о советском будущем. Враг мучил не Сталина и не лозунги, он мучил ее Одессу…

Ну а к тому же, это уже в-третьих, у Зины просто не было подходящего платья, которое она могла бы надеть в такое место, как «Парадиз». Ее платья давно уже вышли из моды. Несколько вечерних, сшитых у дорогой портнихи совсем перед войной, она оставила на Соборной площади, посчитав невозможным брать их с собой. Куда она станет их надевать, зачем? Душа Зины была испепелена, и она не представляла себе, как станет надевать яркие нарядные платья… Это было бы таким же кощунством, как и красить лицо…