Ирина Лобусова - Смерть в катакомбах

Герман Мельк знал Бершадова. Поэтому он спокойно присоединился к компании и продолжать пить всю ночь, когда все перебрались из ресторана к кому-то на квартиру. Значит, Мельк чувствовал себя весьма свободно, гулял с ними не впервой.

А вот дальше — головоломка: убийство этого самого Садового, но не просто убийство. Его убийцей оказываются партизаны-подпольщики из того самого отряда, который мешал Бершадову! В чем мешал? Логично предположить, что в получении разгадки секретной медицинской лаборатории они приблизились слишком близко к тому, к чему вообще не должны были приближаться! Из этого вытекал вывод: убийство Садового мог спровоцировать Бершадов, чтобы избавиться от незадачливых горе-подпольщиков. Подобные извращенные штучки были вполне в его духе.

Эта догадка была более чем смелой. И от нее у Зины шли мурашки по коже. Она чувствовала, что вступила в какое-то страшное болото. И выход из этого болота не пройдет для нее без последствий.

Неясными оставались еще два важных момента. Первый: почему Мельк с такими предосторожностями хранил пустую бумажку со штампом больницы? Причем в тайнике — чистую бумажку, на которой ничего не было написано? И второе: кто убил Антона Кулешова, Таню Малахову, Аркадия Панфилова? И заодно — агента Садового, который мешал Бершадову?…

С Садовым все обстояло более-менее понятно — неудачная, непонятная операция подпольщиков. К которой, конечно же, мог приложить руку Бершадов.

А вот с тремя остальными… Ответ напрашивался только один. Вернее, вывод, хотя он и не был подкреплен доказательствами: убийцей всех троих являлся Герман Мельк.

Ему это было сделать проще всего. Он был другом Антона Кулешова, постоянно входил в его гримерку и прекрасно знал все расположение «закулисья» «Парадиза».

Именно по этой причине — то, что он так легко ориентировался в служебных ходах кабаре-ресторана, — ему было легко убить Танечку Малахову, перед работой заманив ее под каким-нибудь предлогом в кладовку и сделав там смертельную инъекцию.

Так же легко ему было убить и Аркадия Панфилова. Спириты часто посещают кладбища и прочие места, связанные с мертвыми. В повседневной жизни ведут себя странно. Мельк мог выманить Аркадия Панфилова на ночную прогулку по кладбищу и там сделать смертельный укол.

Выглядело все это очень просто. Действительно, Герман Мельк мог убить всех троих. Оставалось найти ответ на главный вопрос: зачем? За что убивать?

Допустим, в Кулешове он разгадал агента партизан и убил его за предательство. Малахову убил потому, что она увидела и подслушала кое-что лишнее. А вот за что он убил Аркадия Панфилова — человека, который уж никак не был связан с партизанами?

Украл открытие, не справлялся с работой, выдал это открытие Садовому, который явно был связан с партизанами? За что? Оставалось найти ответы на все эти вопросы. Но… Но Зину серьезно смущало лишь одно.

Неужели все так просто? Неужели убийца именно тот, кто так явно бросается в глаза?

Зина чувствовала во всем этом какой-то ужасный подвох, но пока не могла его объяснить. Что-то здесь было очень фальшивым, очень неправильным — но вот что именно?

Зина не знала. Она правда чувствовала, что во всех этих размышлениях кроется что-то не то, но пока не способна была этого понять. И от этого у нее раскалывалась голова.

Интересно, зачем Бершадов решил послать ее на это задание — установить подпольную связь с Антоном Кулешовым? Может быть, хотел его подстраховать? Догадывался, что за Кулешовым следят и его раскроют со дня на день?

Зина не могла найти ответа и на этот вопрос. И это тоже ее мучило. Оттого она чувствовала себя совершенно больной. Неужели Бершадов так плохо представлял себе ее характер, что рассчитывал на то, будто она остановится на полпути?

Крестовскую страшно мучила и ситуация с подпольщиками. Если Бершадов приложил руку к разгрому отряда, то с каким фанатизмом он избавился от своих! Зная его характер, Зина понимала, что для таких людей, как Бершадов, на первом месте — служение Родине, долгу, своей цели. Для него не существуют обычных человеческих чувств. Ради служения долгу он способен растоптать кого угодно, в том числе и самого себя. И, уж конечно, ее, Зину. Перед этим он точно не остановится. И поэтому на душе у нее было хмуро, пасмурно, как в дождливый осенний день. И от безысходности ситуации ей хотелось выть волком.

Зина не помнила, сколько часов так просидела. Свет она не включала, и в комнате давным-давно наступила полная темнота. Светомаскировка делала эту темноту такой густой, что невозможно было ничего разглядеть.

Но Зина не испытывала страха. Казалось, темнота укутывает ее, укачивает в своих мягких объятиях, позволяет спрятать собственные страшные мысли. Темнота прячет. В ней можно находиться в безопасности. А ведь именно в безопасности Зина нуждалась больше всего…

Она не знала, сколько часов провела в кресле, укутавшись пледом, в темноте. Она сидела так до тех пор, пока резкий стук не прервал ее мысли.

Это был условный стук. Ей очень хотелось не открывать, но она не могла. Встав со своего кресла, Крестовская поплелась в кухню.

— Почему здесь у тебя такая темнота? — нервно спросил Бершадов, заходя в комнату. — Что-то случилось?

— Случилось, — сказала Зина. — Пожалуйста, не включай свет.

— Вот уж глупости! — фыркнул Григорий, нажимая выключатель. Вспыхнула яркая лампочка в матерчатом абажуре под потолком. — Так и с ума сойти недолго! Рассказывай, что случилось.

— Я боюсь, — Зина сказала почти правду.

— Чего боишься? — Бершадов нахмурился, опускаясь в кресло.

— Ареста. В городе происходят аресты. Разгром подпольщиков.

— Ах, это… — хмыкнул он. — Как ты узнала?

— Услышала разговоры на Староконке, — солгала Зина.

— Да, это правда. Один из отрядов разгромлен полностью. Многие арестованы. В отряде оказался предатель.

— Садовой? — не выдержала Крестовская.

— И этот тоже, — мрачно процедил сквозь зубы Бершадов. — Значит, все-таки ресторан. Что тебя удивило больше всего?

— То, как хорошо ты говоришь на румынском, — снова не выдержала Зина.

— Да, я говорю хорошо. Я знал этот язык в детстве. А потом немного подзабыл. Но теперь восстановил в памяти. Я же вырос в Кишиневе. Рядом жили румынские семьи. А после… смерти родителей, — Бершадов как-то странно запнулся, — я попал в цыганский табор. Там многие говорили по-румынски. Мы даже кочевали по Румынии.

— В цыганский табор? — Зина задохнулась от удивления, ведь о таком Бершадов не рассказывал ей никогда.

— Это не самые лучшие воспоминания из моего детства… Избитого до полусмерти, меня забрал от цыган приходский священник. Он вылечил меня, дал образование и вывел в люди. Благодаря ему я стал человеком, — горько, с непонятной иронией усмехнулся Бершадов.