Алан Гордон - Шут и император

— Не понял ни слова, — сказал он. — Но звучит соблазнительно.

Я не собирался служить для него переводчиком. В арабском языке множество тончайших нюансов, особенно когда дело доходит до оскорблений, и их совершенно невозможно адекватно перевести на другой язык.

— Отдых! — взревел император.

Флейтистка, вырвавшись от него, закружилась в сторону опочивальни. Он явно не устоял бы на ногах, если бы я не подскочил, чтобы поддержать его.

— Благодарю, любезный шут, — сказал он. — На сегодня ты свободен.

— Еще рано, мой господин, — сказал я. — Может, мне подождать, чтобы еще немного развлечь вас после отдыха?

— Нет, если только… О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, ступай-ка сам развлекись. — Он с вожделением глянул в сторону Царицы Колокольчиков. — А мы в случае необходимости будем бить во все колокола, — захохотал он.

— Возможно, мне удастся развлечь императрицу? — предложил я.

Интересно было бы посмотреть, как поживает другая половина блаженного семейства.

— Нет необходимости, — сказал император. — У нее уже есть клоунесса.

— Я слышал, что Талия покинула ее не так давно, — заметил я.

— Талия? — озадаченно спросил он. Потом лицо его прояснилось. — Ах да. Та прежняя акробатка. Мне она нравилась. Женщина-змея. Она мне даже снилась, признаюсь честно. Хотя признаваться-то не в чем. Эвфи в любом случае не отпустила бы ее ко мне. Забавная у меня супруга, умеет убедить меня отказаться от наложниц. Спасибо, хоть порадовала меня одной египтянкой. Короче, ты там не нужен, у нее появилась новая клоунесса.

Трудно сохранить подобающее лицо, когда сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Когда же? — небрежно поинтересовался я.

— Вчера, — сказал он. — Прелестная малышка. Зовется Аглаей.

Сидя на парапете стены, огораживающей Влахернский дворец, я наблюдал за круговоротом городской жизни. За дамбой темнели воды Золотого Рога. В отличие от гавани Кондоскалия жизнь здесь постоянно била ключом. Корабли маневрировали между берегами в поисках свободных причалов, и те, кому повезло, приступали к разгрузке, даже не закончив швартовку. Сюда обычно привозили пряности и рыбу, а увозили отсюда шелка и кожу.

С юга донесся какой-то шум, и я увидел, что кортеж императрицы возвращается с очередного нападения на безвинное мраморное изваяние. Привычные к странным выездам этой коронованной особы пешеходы быстро разбегались по переулкам, а после ее проезда вновь направлялись по своим делам.

Но сегодня в ее поведении появилось нечто новое. Она смеялась, и от раскатов низкого гортанного смеха дребезжали оконные ставни ближайших домов, а прикрытый колпачком сокол встревожено перетаптывался на запястье хозяйки. Возничий императорской колесницы, так побронзовевший от постоянного пребывания на солнце, что гармонично вписался бы в ряды бронзовых статуй ипподрома, частенько оглядывался на сиятельную повелительницу, порой и сам улыбаясь.

Источником столь бурного веселья была сидевшая рядом с Евфросинией женщина в шутовском костюме, она постоянно щебетала что-то, сопровождая свою речь оживленной жестикуляцией. Этот шутовской наряд выглядел совсем новехоньким, судя по яркости его расцветки и по тому, что со времени пошива к его идеально ровным геометрическим вставкам не добавилось ни единой заплатки. Напудренное белое лицо клоунессы с подкрашенными щеками и губами украшала также россыпь сине-зеленых веснушек да парочка зеленых ромбиков под глазами.

Точно такие же зеленые ромбики были намалеваны и на моей физиономии.

Колесница со свитой проехала своим чередом в главные дворцовые ворота, а потом еще через одни внутренние, находившиеся напротив тех, которыми обычно пользовался я. Видимо, в покои императрицы был отдельный вход.

Я спустился по пандусу со стены и занял в одной из ниш наблюдательный пост, позволявший мне видеть вход во дворец. Ближе к закату внутренние ворота открылись, и оттуда вышла слегка пошатывающаяся клоунесса. Погруженная в свои мысли, она даже не заметила меня.

— Аглая, — рискнул я окликнуть ее.

Она медленно повернулась и взглянула на меня со слегка кривоватой и так хорошо знакомой мне усмешкой. Конечно, я узнал бы ее и без игривой усмешки, только по глазам.

— Я голову сломал, вспоминая происхождение этого имени, — продолжил я. — Уж не имела ли ты в виду одну из трех граций?

— Да, ведь двух других звали Евфросиной и Талией, — сказала она. — Талия олицетворяла цветение, а Евфросина — благомыслие.

— А Аглая? — спросил я.

Виола подошла поближе, обвила руками мою талию и крепко прижалась ко мне.

— Сияние, — прошептала она мне на ухо и, откинув назад голову, позволила мне поцеловать ее приоткрывшиеся губы.

Я не спешил выпускать беглянку из объятий. Мне хотелось как можно лучше запечатлеть в своей памяти вкус ее поцелуев, чтобы он не испарился из нее до самой могилы. После неожиданного бегства Клавдия я начал сомневаться, доведется ли мне когда-нибудь еще поцеловать жену, да и сейчас не знал, не окажется ли этот наш поцелуй последним. Сегодняшние дела благополучно закончились, и можно было никуда не спешить.

— Ты очень рассердился? — сказала она, когда мы слегка отстранились друг от друга.

— Я испугался, — сказал я.

— Что я попаду в беду?

— Нет, что я никогда тебя больше не увижу.

— Надеюсь, ты не подумал, что я бросила тебя? — сверкнув глазами, спросила она.

Я завладел ее руками.

— Я подумал, что скорее всего ты, черт побери, отправилась выполнять свое собственное шутовское задание. Но, в сущности, я заслужил, чтобы ты сбежала от меня. И мне лишь хотелось, чтобы ты догадалась сообщить мне, куда направилась.

— Я подумала, что тебе удастся отговорить меня.

Я отрицательно покачал головой.

— В обучении шутов существует много испытаний, — сказал я. — Одно из них проверяет, достаточно ли умен, предприимчив и уверен в себе ученик, чтобы покинуть своего наставника и свернуть на собственную дорожку. Лишь немногие решаются выбрать такую судьбу. Но те, у кого хватает решимости, зачастую достигают настоящих высот шутовской профессии.

— А ты не выдумал все это сию минуту, чтобы я чувствовала себя менее виновной? — подозрительно глянув на меня, спросила Виола.

— Нет, моя герцогиня. Если мы когда-нибудь вернемся в Дом гильдии, спросишь отца Геральда о том, как он учил меня. Шуты по натуре очень своенравны и нетерпимы к любым ограничениям, что делает процесс их обучения и воспитания весьма противоречивым. А с учетом наших супружеских отношений он стал почти парадоксальным. И, пройдя через все это, я твердо заявляю, что никогда больше не буду учить шутовскому ремеслу другую жену.