Елена Хорватова - Сезон долгов

Борьба, борьба, жестокая, безнадежная и бессмысленная борьба, которой не жаль посвятить всю жизнь? А потом считать, что жизнь не прошла даром, так как удалось убить человека, трех, десять человек, казавшихся тебе врагами? Нет, Ася никогда не смогла бы так...

Не смогла бы? Не нужно себя обманывать! Тогда, в кустах у реки, она могла бы убить изнасиловавшего ее начальника конвоя... Да, она этого не сделала – не было оружия, а пытаться задушить голыми руками сильного, здорового мужчину бессмысленно. Но главное, что у нее исчез внутренний запрет пролить чужую кровь и она готова была совершить это убийство, только практических возможностей не нашлось... И разве не мечтает она, пусть в тайне ото всех, вернуться в Москву и разыскать настоящего убийцу Никиты, чтобы свести с ним счеты? Мечтает, что греха таить. И убила бы, чтобы отомстить за мужа и за себя? Как знать, может быть, и убила бы, приведись с ним столкнуться...

Значит, нельзя осуждать никого даже в мыслях – есть ситуации, заставляющие человека переступить черту.

Вскоре сокамерницы заметили, что Покотилову обуревают приступы задумчивости, доходящие до полной отрешенности...

Когда она в свое дежурство мыла посуду после утреннего чая и, погрузившись в свои мысли, пятый раз принялась ополаскивать одну и ту же чашку, Веневская подсела к столу и спросила:

– Ты можешь объяснить, что с тобой творится? Ты просто сама не своя.

– Мура, я все время думаю о смерти Никиты. Ведь тот, кто его убил, нарочно устроил все так, чтобы я оказалась здесь. У меня тогда от горя случилось какое-то помутнение рассудка, и я не могла осознать всего, не могла защищаться. Мне вообще сначала казалось, что Никита сам свел счеты с жизнью, но на суде эксперты доказывали, что это невозможно, что в него стрелял кто-то другой. Суд решил, что стреляла я, и убийца все сделал, чтобы присяжные пришли именно к такому выводу...

– Тебе лучше было бы отвлечься от этой темы. Теперь уже ничего не вернешь и не исправишь. Не рви себе душу, у тебя впереди еще пять с половиной лет каторги. Для нас тут, в Мальцевской тюрьме, все не так и плохо сложилось, могло бы быть хуже.

– Мура, дело не в том, хуже или лучше за решеткой. Дело в том, что мы выброшены из жизни, которая идет где-то за стенами тюрьмы. Ах, если бы я оказалась на свободе! Я смогла бы разобраться во всем случившемся со мной. Ведь справедливость всегда можно найти, пусть не сразу...

– Настенька, это все – пустые мечты, а свободы тебе ждать еще долго.

– Но ведь можно совершить побег, как Эдмон Дантес у Дюма. Он находился в гораздо более страшных условиях, чем мы, и все же сумел вырваться.

– Настя, дорогая, что за наивные рассуждения? «Граф Монте-Кристо» – выдумка, порожденная фантазией господина Дюма. Беллетристика вообще не должна служить учебником жизни, тем более романы Дюма. Позанимайся лучше философией. Занятия здесь носят особенный характер, может быть, потому, что настоящая жизнь осталась так далеко и совсем нас не задевает. Вечером сидишь у лампы, кругом такая заповедная тишина, ты читаешь что-нибудь сложное и почти физически ощущаешь радость от острой напряженной работы мысли.

– У меня все иначе. Никакие занятия по философии не отвлекают меня от мечты о свободе. Я не могу здесь больше оставаться, Мура, не могу. И в описании побега Дантеса из тюрьмы нет ничего фантастического. Я тоже хочу попытаться бежать. Скоро весна, станет тепло, я как-нибудь доберусь до железной дороги... Правда, это очень далеко. До Сретенска много дней пути...

– Простите, что вмешиваюсь, но если уж бежать, то лучше не в Сретенск, а в другую сторону, – сказала вдруг Мария Спиридонова, стоявшая, как оказалось, за спиной у Аси.

Увидев, как Покотилова испуганно вздрогнула, она поспешила добавить:

– Не бойтесь, среди нас провокаторов нет. За предательство здесь убивают. Я случайно услышала ваш разговор и, если позволите, выскажу свое мнение. Долли, на вашем месте я не стала бы придерживаться столь бескомпромиссной позиции. В стремлении к свободе нет ничего предосудительного, это – возвышенный порыв, а вы только подрезаете Настеньке крылья. Да, побег – дело тяжелое, трудно выполнимое, но именно трудности выковывают настоящих борцов!

– Бросьте свою риторику и не дурите девочке голову, – резко оборвала ее Мура. – Вы сами, например, не помышляете о побеге!

– Вы прекрасно знаете, что мое состояние здоровья лишает меня возможности побега. Как, впрочем, и ваше не позволяет вам предаваться подобным мечтам.

Это было справедливо. Марии Спиридоновой террористическая группа уже пыталась устроить побег. В Нерчинский завод по нелегальному паспорту даже приезжал один из эсеров, взявший организацию бегства на себя. Но Спиридонова не отважилась на эту авантюру из-за своей болезни – она страдала нервными припадками, время от времени впадала в бредовое состояние и сутками лежала в забытьи, шепча отрывистые фразы. Случалось это всегда в самый неподходящий момент. Такой припадок во время побега мог стоить слишком дорого.

Увечье Муры тоже отнимало у нее все надежды на благополучное бегство. Изуродованные руки Веневской мало того, что служили бы плохим подспорьем в трудном пути, так еще и представляли собой характерную особую примету , по которой ее легко можно было опознать и вернуть за решетку.

– Но Настенька – это совсем другое дело! Молодая, здоровая, крепкая женщина, страдающая от произвола и подлости, наделенная проснувшимся разумом, жаждущим справедливости, и волей, способной многое преодолеть. Так вот что я вам скажу, дорогая, – продолжила Спиридонова, обращаясь к Анастасии, – дойти в одиночку до Сретенска слишком тяжело. Если уж бежать, то двигаться следует в другую сторону.

– В другую? – удивилась Ася.

– Да. После Читы железная дорога расходится на две ветки. Путь на Сретенск – тупиковый, поэтому поезда с каторжанами чаше всего загоняют именно туда – на конечной станции легче переформировать состав. А другая ветка ведет в Маньчжурию. От Акатуя до нее всего сто верст, по здешним меркам – не расстояние. Там есть станция Борзя, недалеко от границы. Собственно, еще ближе к границе станции Харанор и Шерасун, но там, в отличие от Борзи, останавливаются далеко не все поезда. Когда я сидела в Акатуйской тюрьме, оттуда несколько раз бежали заключенные, в основном мужчины, конечно. Считалось, что если сумеешь добраться до Борзи, ты уже одной ногой на свободе.

– Не скажите, Мария Александровна! – вмешалась в разговор Измаилович, привлеченная громким голосом Спиридоновой. – Станция Борзя – это не вокзал в понимании жителя крупного города, то есть место, где легко затеряться в толпе. Это маленький степной полустанок. Там все знают друг друга – и станционные служащие, и пассажиры, приехавшие за пятьдесят верст, чтобы сесть на поезд. Все в знакомстве, родстве, кумовстве, расспрашивают каждого встречного о здоровье жены и детишек, передают приветы и прекрасно осведомлены, кто откуда приехал и куда, по какому делу отправляется. Чужой человек в Борзе на виду, как на ладони. К тому же, если тюремное начальство раскроет побег, на станцию по телеграфу будет передано сообщение. Телеграф всего в восьми верстах от нашей тюрьмы, добраться туда несложно, и прежде чем беглянка доберется до Борзи, все станционные жандармы примут меры к ее поимке.