Юлия Ли - Поезд на Ленинград

– Даму? Это ты меня дамой назвал, Шерлок Холмс? Думаешь, ты этого, – она ткнула перепачканным чернилами пальцем в Грениха, – вычислил, потому что умный? Да он с газет не сходит! Давай сейчас проверим, чего ты стоишь? Вот что ты про меня знаешь, а? Ну? Смотри, у меня руки тоже в чернилах. На, читай по ним, цыганка. Молчишь? Глаза лупишь? Не знаешь меня!

– Ну могу и про вас сказать, – осмелел Белов. Он опять взлохматил волосы, взвешивая, с чего начать. Надо было себя реабилитировать. – Вы с т-товарищем Саушкиным тоже знакомы, вы… сотрудница угро. Вот! Но только вас никогда не берут на дело. А вы хотите, поэтому этот плащ носите, мечтая мчаться по мостовой, стреляя в убегающего врага народа. Сегодня – то ли исключение, то ли первый раз. А всегда торчите в конторе и занимаетесь протоколами и отчетностью. Оттого и руки в чернилах.

Выпалив это прямо ей в лицо, он ожидал какой угодно реакции, но не той, что последовала. Девица рассмеялась. Звонко, хлестко, так заразительно, что ее смех подхватил весь вагон, куда-то пропала ее хрипота. Глазами улыбался даже Саушкин. А у профессора Грениха чуть дернулся уголок губ и потеплел взгляд.

– Ах, какой наблюдательный, ха-ха-ха, – смеялась она. – Мчаться по мостовой, стреляя в убегающего врага? Ха-ха-ха.

– Я наблюдательный! – Брови Феликса от обиды взлетели вверх. Он был абсолютно уверен, что не ошибся!

– Нет, ни черта ты не наблюдательный, – смеясь, возразил Саушкин. – Такие экземпляры в угро не служат.

Девица перестала хохотать, бросив на уполномоченного тяжелый взгляд, наклонилась к скамье, заваленной газетами, и стала их разбрасывать по сторонам. Найдя какую-то статью с фотографией профессора Грениха, она подцепила газетный лист двумя пальцами и демонстративно показала его пассажирам.

– Вот, полюбуйтесь, судебный процесс над Ольгой Бейлинсон. Беспрецедентный случай применения гипноза прямо в зале заседаний. Граждане разделились на два лагеря: те, кто верят ее словам, и те, кто считают ее признание игрой. Она с восемнадцатого года его покрывала, своего любовничка-атамана. Сначала в своей усадьбе, потом когда переехала в Москву! Таких женщин я лично глубоко презираю. По-тас-ку-ха! – И она сплюнула прямо под ноги Феликса. – А профессор Грених – заинтересованная сторона. Его дочь и сына этой потаскухи связывает дружба. Он пытается спасти себя от позора связи с врагами народа!

Ее палец сделал быстрое движение в сторону Грениха, и на миг она так сильно стала похожа на работницу с плаката «Все в общество «Долой неграмотность!», что Феликс невольно задался вопросом, а не с нее ли художник писал портрет.

Вторая рука ее, в которой она держала газету, сжалась в кулак. Она с хрустом смяла лист и бросила его в агента угрозыска. Прямо в лицо. Тот, зажмурившись, уклонился, но комок желтой бумаги, испещренный черными литерами, все же угодил ему в переносицу.

Вот это номер! Удивились все – даже непроницаемый и непоколебимый Грених. Его лицо заметно изменилось, вытянулось, стало белым, а на середине лба обозначилась глубокая морщина, горизонтально убегающая под черно-серебристую прядь волос.

Уполномоченный Саушкин замер столбом. Феликс мог поклясться, что в его глазах потемнело, и на несколько секунд он потерял способность видеть и чувствовать. Девица в косынке, подняв руку, собиралась было что-то еще добавить, но Саушкин с размахом ударил ее ручкой нагана в скулу.

Феликс успел лишь увидеть, как она схватилась за щеку, ахнула, тотчас отлетев назад. Так как, говоря свою обличительную речь и все наступая на Саушкина, она оказалась дальше скамейки Феликса, то, когда падала, он успел подхватить ее под мышки и инстинктивно оттянул на свое сиденье. С ужасом он заглянул ей в лицо – от уха к подбородку во всю длину скулы расцвел сине-лиловый кровоподтек.

Девица, видно, была не из пугливых. Тотчас она оттолкнулась сильной рукой от скамьи, другой отодвинула от себя шахматиста.

– Я, кажется, не представилась! – сказала она, подойдя вплотную к агенту угро. Она встала к нему так близко, задрав голову, что Феликс почувствовал, как от страха у него стало звенеть в ушах.

Минуту они стояли, как два боевых петуха, лоб ко лбу, нос к носу, кулаки сжаты.

– Ефимия Стрельцова – корреспондент газеты «Комсомольская правда», – скривилась странная девица. – Сдачи давать не буду. Хотя у меня тоже рука тяжелая, такую зуботычину отвесить могу – отлетишь в конец вагона. Жалкий ты, товарищ, давишь форсу перед женщиной – порочишь советскую милицию. – И она, отойдя на шаг, опять презрительно сплюнула, но теперь к ногам уполномоченного.

Он смотрел на нее с ненавистью, губы презрительно поджаты, от напряжения чуть подрагивал небритый подбородок.

– И угораздило же меня попасть на этот поезд! Что здесь вообще такое затеяли? – скривила она лицо еще сильнее. – Зачем этот гипнотизер? Нет, что-то недоброе затеяли, чуйка мне подсказывает. Так советская милиция не работает! Советская милиция лица своего не прячет!

Тут в конце вагона поднялся человек с бровями Пьеро и в фуражке с черным околышем без опознавательных знаков. Стрельцова, сделав полуоборот, бросила на него взгляд. У Саушкина сделалось такое лицо, будто он сейчас повалится в столбнячном обмороке. Он вытянулся по струнке и позеленел.

– Заместитель начальника Секретного отдела ОГПУ, – человек в фуражке ткнул ей в лицо красную картонку, распахнутую на той странице, где красовалась фотография, – Агранов Яков Саулович. Удалось прояснить ситуацию?

Говорил он приглушенным, едва слышным голосом с видом человека, которому незачем надрываться от крика, чтобы быть понятым.

Феликс инстинктивно взял ее за запястье, понуждая сесть. Но Ефимия Стрельцова резко высвободила руку, молча прошла вперед, обогнув Агранова, на него не глядя, и шлепнулась на скамью позади Белова. Тот приподнялся, следя за ней взглядом. Рука ее потянулась к лицу, точно только сейчас она почувствовала боль. Прикрывая щеку, она с ненавистью уставилась на уполномоченного, перевела свой полыхающий взгляд на Агранова, а потом посмотрела на Белова.

– Чего зенки выпялил? – шикнула она.

Феликсу сделалось не по себе – в вагоне даже как-то душно стало. Он сел и отер потные руки о брючины на коленях.

– Довольно сцен. Всем вынуть документы, – раздался тихий повелительный голос заместителя начальника Секретного отдела.

Все тотчас покорно зашевелились. В ушах Феликса продолжало звенеть от напряжения и страха, но потом звуки расщепились на перешептывания соседей и грохот колес едущего поезда. Феликс смотрел на этого невысокого мужчину с мягким тонкогубым лицом, на его чуть приподнятые, как у Пьеро, брови, а в мыслях не к месту возникло – почему грохот колес сейчас так отчетливо слышен, будто кто-то нарочно включил его, как патефонную пластинку. Иногда совершенно вылетало из головы, что они все еще едут в поезде…