Дэвид Лисс - Заговор бумаг

Хотелось бы верить, что я не показал своего удивления, но не уверен, что мне это удалось. Моя фамилия вовсе не Уивер, а Лиенцо. Не многим было это известно, потому я никак не ожидал, что Бальфур знает, кто мой отец. Я не представлял, что еще могло быть известно ему обо мне, но не стал задавать никаких вопросов. Я только кивнул.

К этому моменту я совершенно потерял представление о том, что нужно этому человеку, так как он с абсолютной очевидностью не имел отношения к злосчастным событиям прошлой ночи. Пока я перебирал в уме всевозможные варианты, мне пришло на ум, что я где-то слышал об отце Бальфура. Я вспомнил, что о нем говорил мой отец. Он был лестного мнения об этом человеке, и, насколько я мог судить, они были больше, чем просто знакомые, хотя назвать их друзьями было бы большим преувеличением. Я вспомнил отца Бальфура, поскольку среди многочисленных людей, с которыми отец поддерживал деловые связи, это был редкий случай, когда он так близко сошелся с христианином. Но я не вспомнил, что мой отец был близко знаком с этим человеком, когда прочел в газетах о самоубийстве Майкла Бальфура. Тот был богатым коммерсантом и, как многие предприниматели, которые занимаются рискованными операциями, столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Можно сказать, его постиг полный крах: в результате серии неудачных сделок он потерял абсолютно все. Не имея мужества объявить кредиторам о своем банкротстве и признаться семье в том, что разорен, он повесился у себя на конюшие. Это произошло менее чем за сутки до смерти моего собственного отца.

— Значит, вы узнали о моих услугах через вашего отца? — спросил я Бальфура.

Это был неуместный вопрос, по крайней мере по мнению мистера Бальфура. Хотелось бы надеяться, что мой отец говорил обо мне, иговорил лестно, своим коллегам и деловым партнерам. К своему удивлению, мне хотелось, чтобы Бальфур знал обо мне от отца и проникся уважением к тому образу жизни, который я для себя избрал.

Но Бальфур мгновенно освободил меня от подобных иллюзий:

— Мне вас рекомендовали иначе. Я действительно раньше слышал ваше имя, но не придавал этому значения, как бывает, когда говорят о канатоходцах или каких-то зрелищах. Но недавно в кофейне я услышал, как один джентльмен говорил о вас. Его друг, некий сэр Оуэн Нетлтон, пользовался вашими услугами и счел вас компетентным, что немаловажно в наши дни. Тогда я подумал, что ваши услуги могли бы быть мне полезны.

Меня часто изумляло, как такой огромный город оказывался столь удивительно маленьким. Тысячи подобных совпадений происходили ежедневно, поскольку люди со сходными интересами и проблемами собирались в одних лондонских клубах, тавернах, кофейня хи кондитерских. Я действительно оказывал услуги сэру Оуэну Нетлтону. Его проблемы занимали мои мысли и в то утро, но об этом я расскажу чуть позже.

Бальфурзалпом допил вино и пристально посмотрел мне прямо в глаза, собрав всю свою энергию.

— Мистер Уивер, я буду с вами откровенен. Мой отец, сударь, был убит. Полагаю, тем же человеком или теми же людьми, что и ваш отец.

Я даже не знал, как наэто реагировать. Это правда, мой отец погиб, но не был убит. Два месяца тому назад пьяный кучер наехал на моего отца, когда тот переходил Треднидл-стрит. Обстоятельства происшествия были полны неопределенностей. Насколько беспечен был кучер? Мог ли отец не видеть повозки, начав переходить через дорогу? Можно ли было избежать несчастного случая? По определению мирового судьи, все эти вопросы остались без ответа. Кучер допустил халатность, но в его действиях не было злого умысла, и у него не было причин желать моему отцу вреда. Если бы при подобных обстоятельствах пострадал граф или член парламента, кучеру грозило бы по меньшей мере семь лет ссылки в колониях, но, поскольку под колеса попал всего лишь биржевой маклер-еврей, применятьвсю силу закона не сочли необходимым. После строгого предупреждения мировой судья отпустил кучера, на этом акт правосудия был завершен.

Я не разговаривал с отцом почти десять лет. Я ничего не знал о егоделах, и мне в голову не приходило, что его смерть могла быть результатом страшного убийства. Такая мысль, однако, пришла в голову дяде Мигелю, написавшему мне о своих подозрениях. Мне следовало устыдиться, что я ответил на его попытку обратиться за советом лишь формальным письмом, в котором отверг его подозрения как абсурдные. Отчасти я поступил так, не желая иметь дело с родственниками, а отчасти — зная, что по непонятным причинам дядя очень любил моего отца и не мог смириться с бессмысленностью его внезапной смерти. И вот снова мне говорят, что, вероятно, мой отец стал жертвой злоумышленного преступления, и снова оказывается, что мой добровольный уход из семьи не позволяет мне в это поверить.

Я заставил себя сохранять бесстрастность.

— Мой отец погиб в результате несчастного случая. — Бальфур знал о моей семье больше, чем мне было известно о его, что давало ему преимущество, поэтому я начал издалека, хотя мне пришлось себя сдерживать. — И если вы простите мою бесцеремонность, судя по газетам, смерть вашего отца наступила не вследствие убийства.

Бальфур поднял руку, словно предположение о самоубийстве можно было отогнать этим жестом.

— Мне известно, что писали газеты, — резко сказал он, брызжа слюной, — мне также известно заключение коронера, но поверьте, здесь что-то не так. Когда мой отец умер, открылось, что он обанкротился, хотя за несколько недель до этого он сам говорил мне, что получил огромные барыши на колебании цен, вызванном соперничеством между Банком Англии и «Компанией южных морей». Мне претила мысль, что он занимался куплей-продажей акций подобно, как бы это сказать, подобно людям вашего круга, Уивер, но он считал, что для человека с головой на плечах это занятие открывает огромные возможности. Поэтому как так случилось, что его финансы были настолько, — он замялся, подбирая подходящее выражение, — расстроены? По-вашему, это простое совпадение, что оба наших отца, люди с обширными связями, внезапно умирают при загадочных обстоятельствах с разницей в один день и обнаруживается, что финансовые дела моего отца в полном беспорядке?

Когда Бальфур говорил, на его лице отражалась целая буря эмоций: презрение, отвращение, неловкость и даже, как мне показалось, стыд. Я счел довольно странным, что человек, говоря о столь ужасном преступлении, не испытывал возмущения.

Однако его слова вызвали во мне волнение, которое я пытался преодолеть, размышляя над стоящими передо мной фактами.

— То, что вы мне рассказываете, никоим образом не свидетельствует об убийстве, — сказал я после некоторой паузы. — Я не вижу, как вы пришли к подобному заключению,