Александр Харитонов - Пароход

Причалив лодочку к берегу, Тибо выскочил, одним рывком вытащил её до половины на сушу, и потом так же аккуратно вынес из неё девушку, как и усадил.

– Дженкуе! – поблагодарила она Дюрана и сказала Алябьеву: – Сподобал ми сен.

– Это как, панна? Не понимаю.

– Он мне нра-вица, – выговорила она.

– А-а! Мсье Дюран! – обратился к Тибо Сергей Сергеевич. – Сейчас панна Божена просила тебе передать: ты здоров, аки бык – пахать можно, значит, в хозяйстве ей пригодишься. И ещё: если ты изменишь ей с какой-нибудь коровой – она откусит тебе голову!

– Так и сказала, мсье?

– Я смысл передаю.

На лице Тибо отобразилась такая страдальческая мука, что впору заплакать. Было ясно: он принял какое-то важное решение, но не знает, как поступить: если промолчать – так как бы всё дело не испортить; если озвучить – так не дай бог, не получилось бы ещё хуже.

– Говори, Тибо! – подсказал ему Алябьев, поняв, какой мукой озадачился его друг. – Говори ей! Была – не была! Ты ведь серьёзный мужчина, а не шантрапа уличная!

Тибо взглянул на Сергея Сергеевича как на старшего брата, дающего ему в нужную минуту нужный совет, и решился. Он вынул из нагрудного кармана куртки золотое кольцо и протянул девушке, однако оно было явно маловато для пальца её руки, утруждённой грубой крестьянской работой. Дюран тут же достал второе – перстень, и вновь протянул:

– Выходи за меня!

Она гордо выпрямилась и спросила Алябьева:

– Что он хчечь? Взячь меня в жоны?

– Так, Божена!

Полячка взяла перстень, прикинула на свой палец:

– Как ойчец решит…

– А ты сама?

Она не ответила, но щёки у неё стали вдруг варёными красными раками. Вернув перстень Дюрану, она пошла не оглядываясь. Что же тут ещё непонятного?

Алябьев подтолкнул Дюрана в бок:

– Понравился ты ей! – и подковырнул: – Ещё бы нет? Пылинки с неё сдувает, на руках носит, песенки поёт, кольца дарит. Да у тебя есть чему поучиться, дамский угодник!

– Как знал, мсье! – радостно зашептал тот. – Как чувствовал, что встречу её!

– И чем ты ещё запасся кроме кольца и перстня?

Тибо вытащил из кармана ещё с десяток золотых украшений – колец и цепочек, и показал:

– Вот! Из моих личных накоплений. Золото – оно везде золото! Вряд ли оно стоит дешевле той бумаги, которой нас с вами снабдил в Париже мсье Тетерин.

«Вряд ли… – подумал Сергей Сергеевич. – Для нелегального перехода границы – особенно вряд ли… Особенно, если нас поймают», – и поторопил Тибо:

– Что стоишь? Бери рыбу и беги за ней, Ромео! Она как раз этого и ждёт!

Сергей Сергеевич намеренно отстал от парочки и потом шёл за ней метрах в тридцати. Как они друг друга понимали? Тибо что-то говорил ей по-французски, размахивал руками. Она смеялась и отвечала ему по-польски. Может быть, французский-то она и понимала, если принимать во внимание слова пана Ковальского о том, что он учит детей всему тому, что сам знает, но вот как Тибо Дюран понимал польский – непонятно!

Видимо, у любви один язык – международный, такой же, как и у немых.

Предложение мсье Дюрана о женитьбе, разумеется, панну Ковальскую приятно задело. После возвращения домой, Алябьев заметил: как только она и Тибо встречаются взглядами, так девушка сразу же отводит глаза, прячет улыбку и тот час старается найти себе какое-то дело или, проще говоря, пытается куда-нибудь увильнуть, чтобы не выдать своего смущения.

Несомненно, её поведение и суетливость не укрылись от внимания матери, сказавшей дочери с явным подозрением, мол, что это с тобой случилось? Во всяком случае, именно так Алябьев перевёл для себя её вопрос.

Он вызвал Тибо покурить на улицу и начал издалека:

– Ты где так хорошо петь научился?

Тибо, бывший в радостно-приподнятом настроении, пожал плечами:

– Нигде не учился. Я с детства люблю петь, – и похвастался: – А восемь лет назад в кабаре «Чёрный кот» я имел счастье познакомиться с мсье Брюаном 1. И представьте, мы с ним даже спели дуэтом куплет из «Весёлых малышей». Жаль, что он умер. Он мне нравился. Но как я догадываюсь, вы вызвали меня на крыльцо вовсе не за тем, чтобы покурить и поговорить о моём умении хорошо петь?

Алябьев помедлил: как же ему передать слова пани Зосии о том, что бы он о Божене даже и не мечтал? Как бы так сказать помягче, чтобы мужика не расстроить?

– Тибо, я не знаю, как принято свататься у поляков, однако думаю, что это дело надо решать только через отца Божены. Его слово главное.

– Я тоже так думаю, мсье. Вот он приедет, и я откроюсь ему: попрошу Божену в жёны.

– Не торопишь ли ты события, зная девушку всего два дня?

– Как вы заметили, я серьёзный человек, а не уличная шантрапа. И знаете, мсье, если бы я в своей жизни в некоторых случаях не торопился, так и на свет бы не появился, и уже бы в своей жизни два раза покойником точно был, не считая того вечера, когда вы направили мне в лоб свой револьвер. К тому же у меня особое чутьё на людей, и особенно на женщин.

Вряд ли главарь банды, руководивший тридцатью двумя отчаянными мужчинами и десятком не менее отчаянных женщин, говорил неправду о своём чутье. Пусть даже он был по самые уши влюблён – таких людей, как Дюран, любовь не обманет. Ослепить на какое-то время – да, может, но чутьё такого матёрого волка всё равно не подведёт.

– Всё-таки ты не торопись, Тибо, – посоветовал Алябьев. – Вернёмся, тогда и попросишь девушку в жёны.

– Как скажете, мсье, – согласился француз. – Я потерплю.

Мужчины вернулись в дом. Состоялся ли в их отсутствие какой-либо разговор между пани Зосией и Боженой, им было неизвестно, но только после их возвращения девушка больше не обращала на Тибо никакого внимания, введя его в полное недоумение и разочарование.

Брюаном 1– Аристид Брюан и вышеупомянутый Морис Шевалье – легенды французского шансона.

– Что это с ней, мсье? – спросил он. – Ничего не понимаю.

– Я думаю, – ответил Алябьев, – что мадам Зосия заметила, как ты с мадемуазель Боженой переглядываешься и ей это не понравилось. Думаю, что она сделала Божене замечание. Я же сказал тебе: потерпи. Дождись мсье Ковальского, а там всё встанет на свои места.

Дождись! Порой дождаться – это не от яблока откусить: раз – и готово, жуй себе на здоровье. Дождись! Недаром говорят, что нет хуже, чем ждать да догонять. А если пану Ковальскому, также как и пани Зосии его чувство к Божене тоже не понравится? Дождись! Эка – сказанул! Тибо откровенно заскучал. Алябьев по-братски толкнул его в плечо, подмигнул. Тот дёрнул левым крылом носа: мол, нормально – дождусь! А это было самым верным признаком того, что он дождётся. Алябьев уже давно заметил: если Тибо так, порой, дёргал носом, то это было тем же, что и данное им мужское слово.

После ужина и завершения всех вечерних дел (а это кормёжка свиней, кур, дойка коров и прочее), пани Зосия заперла калитку на крепкий засов, прикрикнула на заскулившего было пса, что-то сурово и быстро сказала Божене, и они обе ушли в свои комнаты. Как-то грустно всё получилось. Утром, взглянув в покрасневшие глаза Тибо, Алябьев понял: он не спал всю ночь. Но как говорят сами же французы: се ля ви!