Александр Прост - Свистулькин

Так или иначе, после кончины несчастного чиновника расследование как-то само собой сошло на нет.

Супруг средней сестры, получивший недавно за особые заслуги надворного советника, взялся разбирать дела усопшего. К его удивлению, не только богатства, но даже внушительного достатка Август Карлович не оставил. Имелся лишь незначительный вклад в сохранной кассе да мыза на родине покойника, из самых ничтожных, к тому же заложенная. Обратились даже в Сенат с просьбой о чрезвычайной помощи для неимущей вдовы и семейства.

Скептики были возмущены:

«Невозможно! – горячились они. – Решительно невозможно! Уж сотню-другую тысчонок оставил наверняка. Сейчас отплачут, вышибут из казны деньгу на вспоможение, а там, глядишь, доходные дома появятся и деревеньки под Воронежем».

Скептики ошиблись: не было ни вспоможения, ни сотен тысяч, ни деревенек. После продажи мызы и выплаты долгов от наследства остались такие пустяки, что надворный советник, хоть и присвоил почти все, но остался глубоко разочарован.

Очень скоро Ульяна Августовна вместе с матушкой очутилась в комнатушке на последнем этаже запущенного доходного дома. От всего былого процветания уцелели несколько сотен рублей ассигнациями, немного столового серебра и фортепьяно хорошей венской работы. Ценнейшая вещь для того времени. Здоровье матушки совершенно расстроилось под двойным ударом бедности и вдовства. Кавалеристский жених бесследно растворился в петербургском сумраке.

Обращение за помощью к родственникам принесло немногое. Зять-ротмистр успел прокутить приданое – так же, как до того расправился с собственным наследством, со службы пришлось уволиться после неприятной истории с полковой кассой. Супруги с двумя детьми жили теперь в тульском имении родственников мужа. Номинально бывший ротмистр помогал управлять расстроенным поместьем, а по сути, жил нахлебником. Высокородное семейство распространило на них неохотную щедрость, избегая скандала и пятна на фамильной репутации. Сколько-нибудь существенно помочь сестра и ее непутевый супруг не могли.

Надворный советник охотно делился советами и житейской мудростью, но денег не давал ни копейки. Его запуганной жене удавалось иногда утаить для них какую-нибудь мелочь из хозяйственных сумм, но этого было, конечно, совершенно недостаточно.

Ульяна Августовна, к ее чести, не отчаялась и взялась за уроки фортепьяно и языков: французского и древнегреческого. Со временем сложилась устойчивая клиентура, передававшая терпеливого педагога знакомым. Года через два она смогла отказаться от языков и сосредоточилась на фортепьяно, что оплачивалось получше. Трудолюбие и бережливость позволяли держаться приличной бедности, не впадая в нищету. Через несколько лет скончалась матушка, даже после смерти сохранившая на лице выражение удивленной обиды, которое не покидало ее все эти годы. Ульяна Августовна никогда бы в этом не призналась даже себе, но эта смерь существенно облегчила для нее тяжесть жизненных невзгод: и материальных, сократив расходы, и моральных – матушка непрерывно сетовала на бедность, ворчала и требовала удобств, недоступных при их доходах, отказывалась принимать реальность и обижалась.

Кузьма Степанович быстро сдружился с соседкой. Ульяну Августовну привлек неунывающий нрав капитана, она с интересом выслушивала его увлекательные рассказы. Правда, печальный жизненный опыт сильно подточил романтическую девичью доверчивость, и Ульяна Августовна иной раз не могла сдержать легкой улыбки, когда Свистулькин чересчур расправлял паруса фантазии.

Кузьме Степановичу соседка казалась образцом аристократической утонченности. Он чрезвычайно ценил их дружбу, в особенности возможность поупражняться во французском.

Свою слабость к этому языку Свистулькин объяснял целой историей, достоверность которой остается на его совести. Великий Суворов, по уверениям Кузьмы Степановича, лично знал его и ценил за смелость и умение ладить с солдатами. Известна была полководцу и слабость Свистулькина к горячительному.

В конце 1791 года случилась неприятная история: ссора в офицерском собрании, даже драка, после – гауптвахта. Отозвали производство в секунд-майоры, к которому представили за доблесть в Мачинском деле. По выходе с гауптвахты его немедленно отвели к Суворову.

– Ну что же ты, Кузьма? – укоризненно спросил будущий генералиссимус.

– Так скучно, Александр Васильевич, – ответил Свистулькин, пряча глаза.

– Так делом займись, Кузьма. Праздность – мать всех пороков. Учиться тебе нужно. Будешь приходить ко мне ежедневно к девяти, после построения.

Свистулькин начал посещать занятия у Суворова, где офицеров учили тактике, стратегии, фортификации, а среди прочего и французскому. Иногда Александр Васильевич сам выступал в качестве педагога – честно сказать, не самого успешного из-за нетерпеливого нрава и чрезмерного темперамента. Знанием, полученным из рук кумира, Кузьма Степанович гордился до крайности. Конечно, знал язык Свистулькин едва-едва, понимал с пятого на десятое и почти не говорил, но любил все равно чрезвычайно.

Нередко Кузьма Степанович посещал Ульяну Августовну с вечерним визитом. Он обязательно приносил с собой гостинец: баранки, бутылочку мадеры (к чему хозяйка относилась не вполне одобрительно), а чаще всего пакетик с тремя-четырьмя золотниками чая. Свистулькин быстро узнал, что со времен процветания Ульяна Августовна сохранила пристрастие к дорогому и экзотическому напитку. Соседи самым милым образом проводили вечер, немного болтали по-французски, причем Шпомер старалась говорить помедленнее и подбирала слова попроще, Кузьма Степанович рассказывал свои неисчерпаемые истории, она играла ему на фортепьяно и даже немного учила играть самого – насколько это, конечно, возможно для однорукого. Слух у него, кстати сказать, был безукоризненный.

Ульяна Августовна, судя по всему, успела составить на Кузьму Степановича известные планы, да и он не без удовольствия посматривал на ее округлости, когда она отходила, скажем, к буфету за чашками или усаживалась за инструмент.

Одиннадцатого марта 1801 года выдался чудесный, совсем весенний день. Настроение у Кузьмы Степановича было превосходное. Он посетил утром товарища 5 5 Заместителя. столоначальника, служившего в армейской экспедиции, который совершенно его обнадежил на предмет пенсии. На радостях Свистулькин прикончил за обедом давно припасенную чекушку, после чего решил сбегать в трактир купца Еремеева за еще одной бутылочкой.

Трактир располагался на Грязной улице, нынешней улице Марата. Перед Свистулькиным по Невскому фланировали два офицера Измайловского полка, беседовавшие по-французски. Шли они неторопливо, так что Кузьма Степанович без труда подобрался поближе, привлеченный звуками любимого языка. Первое время он не совсем понимал, о чем речь. Тиран, какие-то мартовские иды. Затем молодые люди обсудили некоторые начинания императора. Французского офицерам не хватило, в дело пошли некоторые русские слова. Свистулькин поморщился. Он и сам в глубине души считал многие затеи Павла дуростью, но никуда не годится дворянину и офицеру прикладывать помазанника божьего непотребными словами. И тут один из молодых людей сказал: «Ничего, всего три дня – и мы, даст бог, избавим Россию от курносого недоумка».